Майское утро 1976 г. Оконешниковский райвоенкомат. Я стою перед прапорщиком Мусиновым и прошу, чтобы меня взяли в… армию.
– Не могу, ты по зрению не подходишь, с большими минусАми у тебя глаза, – говорит прапорщик.
– А я хочу Родине послужить! Меня девки засмеют, если в армии не пойду. Мне невеста условие поставила: «Не отслужишь – не выйду за тебя!».
Прапорщик задумывается:
– Ну ладно! Езжай в облвоенкомат, к майору (он называет фамилию майора, от которого зависит моя армейская судьба). Да не забудь для майора подарок – полное собрание сочинений Джека ЛондОна (ударение прапор упорно ставил на втором слоге), он давно его просит.
– А где я возьму это ваше полное собрание?
– Не мое, а Джека ЛондОна. В райком комсомола сходи, там попроси.
В райкоме комсомола над моей просьбой вначале посмеялись, но, видя серьезность моих намерений, оформили подписку на дефицитное п/с Джека Лондона.
Майор Ш-в, увидев подписочный квиток, обрадовался:
– Определим тебя в ВВС (это Военно-воздушные силы, а не БиБиСи – прим. авт.). Выбирай место: Москва, Новосибирск, Чукотка?..
– А мне все равно, но подальше от дома, когда подальше, то интересней.
– Подальше говоришь? Ты парень не знаешь, какие у нас медвежьи углы есть. А давай-ка ты иди в ШМАС (Школа младших авиаспециалистов – прим. авт.) города Камышина Волгоградской области. Я сам там служил. Девок там – пруд пруди и… арбузов навалом. Вкусные…. Майор мечтательно закрыл глаза и вздохнул. Косыгин в Камышине самый большой в России текстильный комбинат построил. Ну что, пойдешь?
– Ага. Раз рекомендуете. Я в тех краях не был.
Так меня проводили в армию. Родственники погуляли на славу, местный кинооператор даже фильм снял о добровольце: «Как родная меня мать провожала…».
Сборный пункт находился в ДК имени Лобкова. «Покупатели» ходили между рядами кресел и выбирали будущих бойцов. Меня заприметил лейтенант ВВС:
– Парень, плакатным пером писать умеешь?
– Почти.
Лейтенант записал мою фамилию. Так я оказался во взводе Орехова, большого любителя слабого пола и, отчасти, выпивки, но человека душевного, я бы сказал, философического склада.
В Камышин мы прибыли на поезде 11 мая 1976 г., ночью. Нас – омичей – было два вагона. Мы долго шли колонной от вокзала к воинской части. Она располагалась на высоком берегу широченной в этих местах реки Волги. Ворота открылись, и мы увидели огромный освещенный плац, учебный корпус, казармы. Перед плацем как бы стремился оторваться от постамента серебристый «Ястребок». Позже я узнал, что Камышин – родина Алексея Маресьева, того самого, который летал с протезами и бил фашистов.
Утром мы уже подшивали белые подворотнички к «хэбэ» и вертели фланелевые портянки. Не от Версаче, конечно, но достаточно мягкие. Это теперь я могу накрутить портянки без единой складки, а вначале…. Никто в кирзачах мозолей и потертостей не избежал, особенно после марш-бросков по вязким волжским пескам. Мне здорово помогало то, что я не курил, а вот у «курцов» дыхалку выбивало на первом километре. Саня Булгаков из Москвы, на гражданке эдакий «король двора», курил фасонисто, но быстро бросил вредную привычку после того, как мы два раза тащили его под руки после пробежек.
Наш сержант Александр Смолко с Брянщины выгодно отличался от сержантов других взводов: грузина Шедания и белоруса Журавлева. Он всегда был спокоен, корректен, голоса не повышал, короче, сержант из советского патриотического кино, у него и внешность была весьма фотогеничная. Журавлев и Шедания с лихвой опровергали все представления о хорошем сержанте. После подъема в их кубриках царил хаос. Они истово наводили шмон, разбрасывая матрацы, подушки, вытряхивая все из тумбочек. Журавлев ревел как раненый бык с налитыми кровью глазами, Шедания вторил ему фальцетом, а наш Смолко с Брянщины был невозмутим и только методично отдавал команды: «Подъем!», «Отбой!». За утро мы раз пятнадцать ложились и одурело поднимались, чтобы за 45 секунд одеться и стать в строй. Тут уж было не до портянок, кирзачи – на босу ногу, портянки в карман и хорошо, если не марш-бросок.
Освеженные дрессурой и утренней зарядкой, мы шли на завтрак. Кормили хорошо, но поначалу казалось, что мало, через полгода привыкли. Мне с моим ростом в метр восемьдесят два была положена добавка. Дежурный по кухне следил за этим.
Нашим командиром роты был майор Щипанов, замкомроты – капитан Скаженник, замполит – боксер Лукашенко. У них мы жили как у Христа за пазухой, они заботились о нас, как о своих детях.
Майор Щипанов походил на Суворова, такой же сухонький, подвижный и большой оригинал, правда, как генералиссимус он не кукарекал, но каждое утро зимой окунался в прорубь и после омовения выходил на развод. Расхлябанности не терпел, был справедлив, младшие командиры перед ним трепетали. Капитан Скаженник – коренастый, немногословный, обожал украинские песни, замполит Лукашенко не только занимался боксом, но и любил поспорить со мной на тему о Боге. Он никак не мог примириться с тем, что я – комсомолец – не отрицал существование Бога и все старался меня «распропагандировать». Иногда наши дискуссии проходили перед личным составом, а поскольку весь окружающий мир был творением Господа, то мне было легче аргументировать. К тому времени я был достаточно начитан. Старослужащие иногда спорили, не засыплюсь ли я на какой-либо исторической дате, и пытали меня:
– Когда родился Пушкин?
– В 1799 году, товарищ сержант
– А Лермонтов?
– В 1814-м…
Память на даты у меня была хорошая. Проигравший шел в буфет за конфетами.
Мое умение писать плакатным пером не давало мне каких-либо привилегий. В то время, когда вся рота спала, я рисовал стенгазету вместе с ефрейтором Краминым, сержантом Смолко и лейтенантом Ореховым. Газета получалась интересной, она занимала первые места, иногда меня поощряли увольнительной, и я уходил в город, любуясь видами безбрежной Волги, старыми купеческими домами и местными красавицами без комплексов, которые требовательно просили: «Солдатик, угостите мороженым!».
В части была большая библиотека, проводились спортивные соревнования, развивалась художественная самодеятельность. Все это лишь дополняло учебу и занятия строевой, само собой, что наряды никто не отменял.
Особенно славился наш вокально-инструментальный ансамбль «Крылья». Его состав был интернациональным: Михаил Чатаев, Самвэл Галтякян, Анатолий Замахин и другие. Мне здорово повезло, что эти ребята-профессионалы предложили мне пойти в ансамбль… конферансье. Я развлекал почтенную публику военную и гражданскую в перерывах между номерами ВИА, сочинял эпиграммы, пел шуточные куплеты. Особенно мы любили выступать на консервных заводах. Местные селянки старались угостить нас домашними вкусностями, и мы привозили в часть кучу всяких солений и варений.
После триумфальных наших выступлений появлялся сержант Смолко и не без удовольствия сообщал: «Евсеев – в наряд на кухню!». И я брел мыть посуду, думая о сиюминутности славы, но через сутки приходил замполит Лукашенко, вызволял меня из кухонного рабства, и я шел на очередную репетицию. Тогда все это не казалось мне серьезным, но теперь я думаю, что наши командиры были молодцы, они понимали, сколь важны для солдата песня и юмор. До сих пор перед моими глазами стоит наш огромный офицерский клуб, заполненный до отказа, я вижу молодые лица, я чувствую ток жизни, когда у всех все еще впереди. Где вы, ребята?
После полугодичного обучения в ШМАСе я получил корочки авиационного механика по радиооборудованию и был направлен в Ростов-на-Дону на один из военных аэродромов. Романтика ШМАСа сменилась буднями. Я видел, как упал АН-12 с высоты в 400 метров и разбился вместе с экипажем на глазах у всего аэродрома, я дрался со старослужащими-«дедами», отстаивая свое право быть нормальным человеком, я узнал, что такое подлость и что такое поддержка друга, я строил аэродром, таская за собой бочку на колесиках с расплавленным битумом в 50-градусную жару в таких местах, куда Макар телят не гонял, я объездил весь юг России по заданию главного редактора газеты Северо-Кавказского военного округа «Красное знамя» полковника Коновалова, встречался с писателем Михаилом Шолоховым, космонавтом Алексеем Леоновым и многими другими интересными людьми. Все это время я не обходился без очков (-6), но стрелял из «калашникова» не хуже других.
Мне трудно сказать, чего в той армейской жизни было больше: плохого или хорошего, но знаю одно, что я ни разу не пожалел о том дне, когда стоял в райвоенкомате и просился в армию. Она стала для меня родной, любимой.
Вернулся домой я в звании младшего сержанта в мае 1978 года. Эх! Надо было видеть, как я шел по деревне с «летчицкими» синими погонами и осознанием собственного достоинства. Через год после моего увольнения в запас наши войска вошли в Афганистан, а еще через год я женился.
