Открытие выставки удачным образом совпало со 103-м днем рождения мэтра, который отпраздновали в ресторане "Дали", принадлежащем большому поклоннику творчества сюрреалиста г-ну Курцаеву.
А в самом музее не успевают отвечать на звонки: людям трудно поверить, что наступили времена, когда в Сибири можно увидеть подлинники сумасшедшего испанца.
- Александр Иванович, вас представляют коллекционером, меценатом, бизнесменом. А кем вы себя ощущаете в первую очередь?
- "Меценат" - слово иностранное, "благотворитель" мне тоже не нравится, какое-то оно затасканное. Существует такое понятие - культуртрегерская деятельность - продвижение культурных проектов. Я зарабатываю деньги и основную их часть вкладываю в музейные ценности. Такая работа доставляет мне удовольствие. Я чувствую, что это даже больше мое, чем бизнес. Рано или поздно бизнесмены сталкиваются с проблемой: ну заработал ты миллион, другой, третий, а что дальше? Появляются духовные потребности.
- С каким по счету миллионом они появляются?
- В моем случае они были всегда и не зависели от количества заработанных денег. Я не жадный: легко расстаюсь с деньгами и считаю, что чем больше зарабатываешь, тем больше должен отдавать. Если ты не потратил деньги на благотворительность, а просто прогулял, то они к тебе не вернутся. Если ты боишься их потерять, то никогда не заработаешь. Поэтому я спокойно вкладываюсь в культуру. С другой стороны, если бы я не был бизнесменом, то не смог бы организовывать свои проекты. Почему прогорают многие музеи? Потому что не умеют считать. Они и не обязаны этим заниматься - их главная функция хранить. Я же просчитываю каждый свой шаг, и если бы этого не делал, то на протяжении последних 14 лет не смог бы осуществлять проекты. К сожалению, в наших музеях нет грамотных специалистов, которые бы могли заниматься выставочной деятельностью на современном уровне. А если не вкладывать деньги в рекламу, проект принесет прибыли в 10-20 раз меньше.
"Шедевры Дали" я контролирую сам. Поначалу я предоставлял свои выставки музеям, но вскоре понял, что они не умеют их организовывать. И только там, где я принимал непосредственное участие, проект удавалось вытянуть. В одном городе я отдал Дали на усмотрение музея и потерял 400 тысяч рублей: часть денег украли, а часть использовали не по назначению. Чем больше денег, тем больше у музеев соблазна. Мой хороший знакомый - директор музея - как-то признался: "Жалко вам эти деньги перечислять. Они, конечно, не мои. Но когда речь идет о сотнях тысяч, с ними трудно расстаться  - жаба душит". Когда проект "Шедевры Дали" только начинался, в нем согласились принять участие пять ведущих музеев России. Но как только дело дошло до денег (каждый должен быть выплатить определенную сумму), они под разными предлогами дружно отказались.
- Ваш Дали собирался в Россию почти девять лет…
- Проект готовился долго и досконально просчитывался. А начинать его нужно было именно в 2006 году, когда наша экономика пребывала на подъеме за счет нефтедоллара. Чтобы купить Дали, мне пришлось проанализировать весь рынок. В 2004 году мы достигли уровня 1998-го года, и я понял: можно начинать выставочную деятельность. В 1998 я фактически ее прекратил. Я проводил по десять выставок. Но не по тридцать, как в 1996! Проект оказался очень затратным: чтобы заполучить Дали, мне пришлось расстаться с одной из своих любимых частей коллекции. Я стараюсь не продавать работы, но ради Дали вынужден был проститься с несколькими Пикассо и Шемякиными. Часть денег пришлось взять из бизнеса. Мне не все нравится в этой коллекции, не все нужно, я не все здесь понимаю. Но таковы были условия Фонда, который прежде всего интересовала сумма сделки. Она была огромной, и основным моментом для меня были даже не переговоры, а сбить эту сумму.
- Какой бизнес нужно иметь, чтобы позволить себе для души немножко Дали, Шагала или Пикассо?
- Я веду экономный образ жизни. У меня даже машины нет.
- Принципиально?
- Она мне просто не нужна. У дочери есть - я ей купил, а сам могу спокойно ездить на работу на такси.
- Без машины обходитесь, а без Дали - нет?
- Машина меня не греет, а без Дали я не могу. Я могу себе позволить купить любой автомобиль. И не один, а целый гараж. Но в этом мире каждый покупает то, без чего он не может обходиться. Я не могу без картин. Пусть даже они находятся не дома, а в банках и музеях. Это моя потребность.
- Как вам удалось договориться со швейцарцами, чтобы они продали графику и скульптуры Дали?
- Из Швейцарии я только вывозил работы. А все переговоры вел с президентом фонда "Мир Дали" Бенджамином Леви  - другом художника, с которым они вместе его организовывали. Еще при жизни Дали господин Леви начал выкупать у него все права на работы и фотографии.
Переговоры шли долго. Нужна была ситуация, примерно как с шедеврами графики. Тогда мне фантастически повезло: умер богатый нью-йоркский коллекционер, и его наследники стали распродавать работы. Мне бы взять их раньше, но я долго перепроверял подлинность картин. В результате приобрел только 60, а один мой знакомый, не из России, купил гораздо больше. К тому же я поставил условие, что куплю лишь в том случае, если будет организована выставка в Париже. Мне нужно было лишний раз подстраховаться. Я пригласил ведущих специалистов из музеев Дали и Пикассо, которые выступили экспертами и рассеяли последние опасения.
В случае с Дали я сразу решил, что буду работать с фондом "Гала". Но вскоре вариант отпал. Там сидят хитрецы. По закону они не имеют права вывозить работы художника за пределы страны и поэтому продвигают своих друзей-"галерейщиков" из Германии, Италии. Я обратился в Парижский музей, но и там меня не смогли обеспечить достаточным количеством работ. Все, что находится в музее, - лишь небольшая часть фонда "Мир Дали". В итоге четыре музея из Италии, Швейцарии, Англии и Франции где-то на 25% каждый оголили для меня свои экспозиции. Покупка коллекции стала возможной еще и потому, что у "Мира Дали" был передвижной музейный фонд. Если бы его не было, я бы взял с каждого музея только по две-три работы. Но в 2004 году в связи с тем, что передвижная часть фонда прекратила свою работу, а Бенджамин Леви заболел, он сам предложил мне сделку. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло.
Сотрудники фонда - очень сильные бизнесмены и знают все правила игры, но под конец сами стали их нарушать. По договору я мог приобрести еще несколько работ. Но когда они поняли, что я скупил основную часть коллекции, стали повышать цену на каждую последующую работу. У Дали пять "Цветов", а я взял только два, потому что на остальные подняли цену в два раза. Я мог бы купить работы Дали гораздо дешевле у других, но меня останавливал вопрос о подлинности. А у фонда безупречная репутация, потому что он - прямой наследник Дали. Это монополист, который продает Дали по ценам более высоким, чем другие.
- Существует ли для вас ценовой "потолок"?
- Конечно. Я никогда не стал бы покупать картины на аукционе. Это очень дорого. Купить вещь с аукциона - значит показать окружающим, что у тебя денег немерено. Предположим, картина стоит миллион, но я куплю ее на "Кристи" за десять и этим самым в разы подниму стоимость. Я не могу себе этого позволить, поэтому, как и многие коллекционеры, иду по другому пути: изучаю ситуацию с интересующей меня работой досконально и годами выжидаю момент, когда создастся благоприятная ситуация. Как только коллекция начнет распродаваться, можно поживиться. Музейщики поступают точно также. Они следят за коллекционерами, и когда кто-то из них отправляется в мир иной, приходят к родственникам и что-нибудь просят.
- Момент цинизма в вашей деятельности все-таки присутствует…
- Цинизм есть, но он здоровый. Наследники по-любому будут распродавать ценности. А коллекционер даст за них большую цену, чем кто-то со стороны. Это нормальная практика, существующая во всем мире.
- Трудно ли вывезти музейные ценности из-за рубежа?
- Если бы я вывозил коллекцию не из Швейцарии, а из любой другой страны Евросоюза, то мне пришлось бы заплатить гораздо больший налог. В Швейцарии они самые низкие. Простите за грубость, но европейцы все-таки дураки. Внутри союза музейные ценности можно перемещать свободно, а вывозить выгоднее из той страны, в которой меньше налоги. Зачем я буду вывозить Дали из Франции или Италии, когда его можно доставить в Швейцарию и вывезти оттуда? Эта страна больше всех в мире экспортирует шоколада, хотя его не производит. То же самое и с произведениями искусства. Швейцарцы сами предложили мне эту схему, когда я попросил их минимизировать расходы.
- А как вас встретила родная таможня?
- На таможне не было никаких проблем, потому что наша таможня - самая лучшая в мире. Все вывозилось под эгидой "Росохранкультуры" - у меня с ней хорошие отношения. Но поскольку мы не укладывались в сроки, Управление екатеринбургской таможни попросило, чтобы нам разрешили провести экспертизу ночью. До девяти утра, когда таможня начинает работать, сотрудники сделали всю работу и получили удовольствие: выставку посмотрели.
- Зачем вам это нужно: показывать свои коллекции публике? Можно же все это дело не афишировать! Не боитесь, что ограбят?
- Я не афиширую, а показываю - это принципиально. А бояться надо, как раз когда не афишируешь свои приобретения! Экспонат трудно украсть, если все его знают. Когда всему миру известно, что работа находится у меня, надо быть полным идиотом, чтобы ее украсть. Но даже если украдут, через сто-двести лет она все равно найдется и вернется к моим внукам. Так что переживания по этому поводу лишние. Крадут, как правило, то, что купить нельзя, а очень хочется. Работы Дали, представленные на этой выставке, в принципе купить можно.
- Где хранятся коллекции, когда не участвуют в выставках?
- В запасниках екатеринбургских музеев. Мне всегда рады предоставить помещение, потому что если я выставлюсь даже на неделю-другую, музей с лихвой покроет все расходы. Это самое надежное место хранения. Правда, часть работ я храню в банке.
- А дома?
- Дома - голые стены и альбомы с репродукциями, которые не представляют ценности. Не нужно никого провоцировать - мало ли сумасшедших! Самое страшное не то, что работу могут украсть, а что испортят. Если ее украдут в хорошие руки, она все равно со временем всплывет и вернется к тебе, а если повредят, хуже. За это я переживаю больше, чем за кражу.
- Помните свое первое приобретение?
- На выставке уральского художника Павла Ходаева я предложил сыну выбрать что-нибудь. Он попросил "Масленицу". С тех пор я покупаю Пашины работы, в них присутствует наш уральский характер. Я родился под Екатеринбургом, но по духу - уралец. От Пашиных картин я подпитываюсь родной энергетикой.
- На презентации выставки вы обмолвились, что трудно представить более изысканное угощение для глаз, чем Дали. И тем не менее наверняка уже что-то приглядели?
- Хотел бы купить скульптуру итальянца Джакометти. Я давно знаю его работы, но нужно ловить момент, когда они появятся на рынке в "доаукционном" состоянии.
- Как вы "ловите" свои шедевры? У вас есть агентурная сеть в Европе?
- Ловлю, как все коллекционеры: что-то отслеживаю в каталогах, что-то в Интернете. У меня знакомые искусствоведы по всему миру: в Италии, Франции, Испании (Россия меня не интересует). Как только на рынке появляется интересующий меня экспонат, они сбрасывают сообщение на емэйл.
- Благодарите потом?
- Обязательно. Если сделка состоялась, плачу определенный процент. Чем больше сумма сделки, тем меньше процент. Благодарность не должна быть оскорбительной. Скажем, 100 евро - это мизер. Сумма, которой не обидишь, начинается с 1000 евро. Дашь меньше - с тобой просто не будут работать.
- Чтобы закруглить разговор, вернусь к меценатству. Что вы как меценат сделали для родного Екатеринбурга и насколько нынешние меценаты отличаются от Морозова, Мамонтова, Третьякова?
- Меценатов во все времена было мало. Их можно пересчитать по пальцам. Как правило, это интеллигенты в третьем-четвертом поколении, у которых возникла потребность отдавать. Взять хотя бы Демидова. Он гнобил рабочих, печатал фальшивые деньги, а его правнук стал первым меценатом Флоренции. Город так понравился уральскому купцу, что тот пожертвовал деньги на его реставрацию. И теперь на площади во Флоренции стоит бюст нашему Демидову. Другой Демидов создал Нескучный сад. Третьяков, Рябушинский, Морозов, Щукин - это же чудаки. Но, по-моему, Морозов или Щукин на меценатстве разорились и попали под суд. История отблагодарила их, и об этом факте практически не упоминается. Не стоит забывать, что все они зарабатывали большие деньги. А потребность "собрать и отдать" исходила из того, что основная масса меценатов была из старообрядцев. Раньше существовало понятие церковной десятины, когда десятую часть заработков человек должен быть отдавать на нужды церкви. На эти деньги в храмах кормили нищих, содержали школы. Сейчас, к сожалению, этого нет. Богатые отгородились от бедных, бедные ненавидят богатых. Общество должно измениться. Пока же у нас есть только ненависть к богатым. А каким трудом они добыли свое богатство, никого не интересует. Никого не интересует, сколько я работаю и отдыхаю…
- Тогда встречный вопрос: когда вы отдыхали последний раз?
- В 1992-м вместе с женой. Но не потому, что я не умею отдыхать, а потому что я работал. У нас ненавидят успешных. И пока не сменится людская психология, пока не будут уважать инициативных и успешных, ситуация с меценатами не сдвинется с мертвой точки. Нельзя делать ставку на бедноту и тех, кто считает, что лучше отдыхать, чем работать. Хочешь отдыхать - отдыхай, но не завидуй. Хочешь быть богатым - будь им, но делись. Даже Путин сказал: "Надо делиться!" Музеям сейчас тяжело. Я помогаю своим по мере сил: провожу фестивали, даю деньги. А насчет вернут-не вернут, не думаю. Будет возможность - вернут. Мне как-то неудобно спрашивать про деньги. Моя задача - отдать их так, чтобы они не прошли через бюджет, иначе придется платить налоги. На Западе стать попечителем музея или театра почетно и выгодно. Вы можете иметь деньги, но вас не примут в клуб попечителей, если узнают, что ваши доходы "грязные". В России такого нет. Но к этому надо стремиться. Для себя я уже решил, что моя коллекция продаваться не будет. Основное ядро будет передано в какой-то форме (музей или еще что-то) народу, но не государству - чиновников я считаю паразитами. Родственников я предупредил, чтобы на коллекцию не рассчитывали - она не будет разрушена. В конце концов, я не для этого ее собирал.