Александр Желещиков: "В России создается местечковое правосудие"

– Александр Константинович, с 1 января в уголовном законе значительно изменился порядок обжалования приговоров. В частности, появился такой институт как апелляция. Как Вы оцениваете эти нововведения?
– В законе написано, что апелляция фактически вновь рассматривает дело. Но по факту этого не происходит. Суд считает, что не нужно вызывать свидетелей, не нужно рассматривать дополнительные доказательства, достаточно тех материалов, которые уже есть. Случаи, когда адвокаты и осужденные чего-то добиваются, единичны. То есть реально этот институт не работает. Но наиболее негативных изменений общество пока не заметило. Ранее существовавшая процедура обжалования судебных решений предполагала, что гражданин мог дойти вплоть до председателя Верховного суда. Сейчас этого не будет. Во-первых, потому, что изменился порядок подачи кассационной жалобы. Загвоздка в том, что теперь на рассмотрение президиума Областного суда она попадет лишь в том случае, если ­судья, который ­проводит предварительную оценку вашей жалобы, сочтет, что она достойна того, чтобы ей заниматься дальше. Если же вы получите ответ, что оснований для передачи жалобы на рассмотрение в президиум нет, вы уже не сможете обжаловать это решение. И все, на этом ставится точка – дальше пересматривать приговор уже никто не будет, процедура обжалования ­закончилась на ­уровне суда­ ­субъекта Российской федерации. К чему это приведет? К тому, что в РФ не будет единой правоприменительной практики, а будет местечковое правосудие Омской, Тамбовской и других областей. Во-вторых, новый УПК  установил годичный срок для обжалования вступивших в силу приговоров. Это неправильно в принципе. Специфика нашей страны такова, что нередко, только выйдя из мест лишения свободы, человек решается обжаловать приговор и восстановить свое доброе имя. А если он провел там полтора, два года? Вышел, а все сроки обжалования уже прошли. В конечном счете нововведения привели лишь к тому, что значительно ограничили доступ к правосудию.
– А как Вы оцениваете инициативу президента об объединении Высшего арбитражного и Верховного судов?
– У нас в стране уже сложилась система, в которой действуют Высший арбитражный и Верховный суды. Если их объединение делается для выработки совместной практики, то для этого существуют совместные ­пленумы ­высших судов. В арбитраже, как правило, спорят два хозяйствующих субъекта. Для государства неважно, кто выиграет конкретный суд, лишь бы были соблюдены установленные правила. В уголовном суде с одной стороны государство, а с другой – гражданин. Отсюда колоссальная разница в том, как ведутся дела в арбитражном ­суде и суде общей юрисдикции. Кто распределяет дела между судьями в суде общей юрисдикции? Руководитель. В арбитраже – компьютер. Как фиксируется ход судебного заседания? В арбитраже ведется диктофонная запись, в суде общей юрисдикции – протокол, в который можно записать что угодно. Арбитражный процесс полностью открыт: движение дела, итоговые и промежуточные решения можно посмотреть на сайте. На сайте суда общей юрисдикции не отражается практически ничего. По каким критериям пойдет объединение? Коснется оно только высших судов или затронет всю систему до районных судов? С учетом того, как изменился уголовный процесс с 1 января, я думаю, что вариант будет худшим.
– Станет ли следствием этих реформ еще большее недоверие к судебной системе?
– Уголовное судопроизводство и без того во многом противоречит нашей Конституции. В главном законе страны написано, что превыше всего интересы гражданина. В уголовном судопроизводстве превыше всего интересы системы. Судья не является независимым в прямом смысле слова, как по Конституции, он представляет собой государство, он осознаёт себя как часть государственной машины. На одной стороне с ним и прокурор, и следователь, и вся мощь правоохранительных органов. А по другую сторону – обвиняемые и их защитники, которым уголовным законом отведено гораздо меньше полномочий, чем тем же следователям. В УПК красиво написано, что все сомнения должны трактоваться в пользу подсудимого. На самом деле все спорные доказательства с точностью до наоборот толкуются в пользу обвинения. Примеров из адвокатской практики могу привести немало.  Вместо презумпции невиновности у нас существует презумпция виновности. Вторая проблема – это избирательность нашего правосудия: за одно и то же деяние кого-то наказывают, а кого-то нет. Хотя по Конституции перед законом все равны.
– А вот председатель Омского областного суда Владимир Ярковой уверяет, что судьи полностью независимы и ни у одного из них нет начальника.
– Я очень уважаю точку зрения Владимира Алексеевича, но в данном случае я с ним  согласен только по букве закона. На практике начальник у любого судьи в Омской области – Владимир Алексеевич Ярковой и его заместители. Зависимость выражается в том, что именно руководитель в ­конечном ­итоге определяет, кто хороший судья, а кто плохой. Услышите, что этот критерий объективен – это будет не совсем правдой. Я работал в суде и не думаю, что с тех пор система оценки работы судьи как-то изменилась. Кроме того, существует квалификационная коллегия, в которую от граждан периодически поступают жалобы на судей. Так вот, руководство может дать ход этой жалобе, а может и не дать, ведь подавляющее большинство коллегии – судьи.
– Недавно бизнес-омбудсмен РФ предложил ввести выборность судей, в том числе и для того, чтобы как-то решить эту проблему...
– У нас в СССР была возможность ознакомиться с таким опытом. На мой взгляд, это ничего не даст. К примеру, у кого из кандидатов будет больше вероятности получить эту должность? у того, кого выдвинул судебный департамент или кто будет ходить по гражданам и убеждать их: ну выберите меня, я буду хорошим судьей? Я считаю, что основная проблема в составе квалификационной коллегии. Да, сейчас в ее состав введена юридическая общественность, но решающий голос все равно за судейской системой. И вот до тех пор, пока решения будут приниматься внутри судейской системы, а не общественностью, до тех пор у нас не будет независимого суда.
– А ведь от решения квалификационной коллегии часто зависит еще и то, будет ли судья привлечен к ответственности. Получается, что он может чувствовать себя в полной безопасности до тех пор, пока его не сдаст сама система.
– К сожалению, это так. Даже сами заявления о таких преступлениях регистрируются в особом порядке. К примеру, мой подзащитный Олег Пахтеев пытался добиться того, чтобы Следственный комитет занялся расследованием эпизода, когда судья произвольно изменил текст запроса, направленного в банк. В ­возбуждении дела отказали.
Сказали: «вы обращаетесь с заявлением на судью, но не приводите конкретных обсто­ятельств совершения преступления». А где он возьмет эти сведения? Ведь по закону гражданин не может вести ни оперативно-разыскную, ни следственную деятельность. Я не призываю к тому, чтобы наказывать судей за каждую ошибку. Но ведь люди жалуются не только на несправедливые, на их взгляд, решения, но и на хамство судьи, некорректное поведение...
Результат, как правило, нулевой.