Спектакль «Ю» «Небольшого драматического театра» из Санкт-Петербурга на XI Международном фестивале «Молодые театры России» в Омске 26 октября 2017 г. Режиссер-постановщик и художественный руководитель театра Лев Эренбург, автор пьесы Ольга Мухина.
На встречах с режиссерами журналисты привычно задают один и тот же вопрос: о чем ваш спектакль? Каким бы безобразным их творение не было, о пьяницах ли, наркоманах и извращенцах, они получают один и тот же лукавый ответ: о любви и одиночестве. В своей поднаторевшей рекламе эта хитрость постановщиков получает развернутое заумное толкование, вводя зрителя в полнейшее заблуждение настолько, что и после спектакля он верит написанному, а не себе и яростно аплодирует. Зрители подпадают в таком случае под законы психологии толпы, теряя собственную способность к анализу, если она еще была.
Журналистам же еще в учебных заведениях внушают: своего мнения не высказывать, поскольку оно субъективно, а только передавать информацию. В результате те перестают понимать, что в основе всякого художественного творчества лежит именно субъективность. Делается это так умело и настойчиво, что превращает их на всю оставшуюся жизнь в мыслительных кастратов. Всё, хана, блокируется какая-то часть мозга, отвечающая за способность свободно формулировать и высказывать свои мысли – это поистине дар Божий.
Жалки такие «критики», способные только пересказывать содержание спектакля да ложь режиссера и наперегонки расхваливать постановщиков по их же наводке.
Ситуация вокруг спектакля с претенциозным названием «Ю» не исключение. Цитируем начало текста в программке: «История «Ю» соткана из нескольких переплетающихся любовных линий: тут есть пары разных возрастов, родственники и знакомые, оказавшиеся в какой-то момент в состоянии некой заминки, зависания, тупика. Они перебирают в памяти события прошлого, как будто грустят, как будто удивляются, перебрасываются загадочными фразами из простых слов, но с потайным смыслом между строк».
Начинаем анализ. «Переплетающиеся любовные линии» таковы, что нет возможности из десятка с лишним персонажей коммунальной квартиры отличить, кто с кем. Отчетливо запоминается только одна яркая сцена, когда некий женатый Сева (Вадим Сквирский) набрасывается на соседку Пирогову (Татьяна Колганова), заваливает её на стол и пристраивается сзади. Она орет благим матом, он стаскивает с неё трусы из-под платья, показывает их зрителям и отбрасывает, продолжая своё нехитрое дело, пока кто-то не вошел. Ничего страшного: спектакль разрешено посещать с 18 лет, а, значит, остальным душераздирающая сцена должна нравится. Впрочем, эта Пирогова кричит позднее о любви, боюсь ошибиться, к тому же Севе, когда его мучают бесы. Великолепно то, что свою экзекуцию Сева производит в… противогазе – гениальная придумка режиссера. Знай наших, уверен, что читающему эти строки не приходилось видеть подобное.
Обратим внимание также на мудрёные слова цитированной фразы: «состояние некой заминки, зависания, тупика, загадочные слова из простых слов с потайным смыслом между строк». Пьеса Мухиной по-женски примитивна настолько, что нет в ней не только сюжета, но и внятного содержания и потому искать в ней «потайные смыслы» – занятие для слабоумных. Да и что можно найти в пьесе, для обозначения содержания которой хватило одной буквы «ю».
Приведем еще одну цитату: «При всей абсурдности, метафоричности текста в спектакле много ярких бытовых деталей, примет времени». Абсурда здесь хватает, но не художественного, как в пьесах Эжена Ионеско или Сэмюэла Беккета, а чисто бытового, от недостатка логики. И метафоричность не характерна для данного спектакля. Метафора есть поэтический прием иносказания, образное выражение понятия, перенесение на один предмет характерные признаки другого предмета или явления, для чего надо иметь художественный талант, который у создателей спектакля не прослеживается.
А вот «яркие бытовые детали» есть. Самая яркая из них – три висящих на заднике сцены под кремлевскими башнями со звездами седла от унитаза! Они не используются персонажами в своем обиходе, и, значит, несут собой чисто символическое значение. Троица этих деталей есть флаг, вымпел спектакля, содержание которого оказывается не выше уровня унитаза.
Тема эта обыгрывается неоднократно, прежде всего, четырьмя выходами из туалета неприятной согбенной пожилой женщины (Хельга Филиппова) – в начале и в конце каждого из двух действий, т.е. это эпилог, пролог и глубинная суть спектакля. Она в каких-то безобразных сваливающихся штанах и неизменно в шапке. В первом выходе она с рулоном туалетной бумаги, которую распускает и играет с лентой. Во втором – она со спущенными до колен штанами и едва прикрытым сверху задом вопрошает: «Я что должна вытирать пальцем ж...?» Она находит газету «Правда», отрывает от нее клочок и уходит. Эта гадливая картинка, понятное дело, оценивается аплодисментами молодёжи. В последнем выходе старуха выходит на запах газа, которым пытается отравиться уже лежащая на полу Пирогова, одевает всё тот же противогаз и спасает самоубийцу, которая сначала слегка напугалась, т.к. в этом противогазе ее насиловал злополучный Сева.
К сказанному добавлю, что тяга к испражнениям характерна для всей когорты интернациональных режиссеров, которых хлебом не корми, только дай отвести душу в разговорах о том, что ниже пояса. В Омском академическом театре такое можно, например, увидеть сегодня в спектакле «На чемоданах», где всё местечко обсуждает запор одного несчастного дедушки, от чего тот и скончался. В спектакле «Деревушка» театра «Гешер» из Тель-Авива (2014 г.) нам рассказали о торговле навозом и как Коза в исполнением очаровательной актрисы «выкакивает» проглоченный ею чулок. Таких примеров бесчисленное множество, о гносеологических корнях чего можно писать отдельное исследование. «Хлебом не корми», – здесь сказано образно, по привычке. На самом деле режиссеры получают не только на хлеб, но многие миллионы рублей, как Серебренников, ныне находящийся под арестом, или как Учитель, получающий уже миллионы долларов, находящийся еще на свободе и покровительствуемый властью, вопреки протестам миллионов граждан.
Действие спектакля происходит в СССР вскоре после победы 1945 г. В связи с этим забавна одна заметная нелепость по поводу «ярких бытовых деталей, примет времени». Даже в этом постановщики не удосужились убедиться в «приметах времени». Первые рулоны туалетной бумаги появились для строителей коммунизма лишь в ноябре 1969 г. На сцене висит также сравнительно новый велосипед, но дело не в том, что он новый, а в том, что он «не работает». Любому известны слова Чехова, что на сцене не должно быть случайных вещей. Если, например, висит ружьё, то оно должно обязательно выстрелить. Этот же велик висит над головами персонажей больше часа, затем один из персонажей просто снимает его и уносит. Было ваше, стало наше. Велосипед, между прочим, после войны стал доступен каждой семье и подлинно был приметой времени. Большое количество их было привезено из Германии в качестве трофея. У наших соседей был красавец марки Diamant, но мы не завидовали им, потому что нас учили: советское – значит отличное, лучшее. По вечерам вся молодежь гоняла на них по улицам и паркам поселка.
Персонажам спектакля, однако, велосипед оказался не нужным. Они беспрерывно пьют от начала и до конца спектакля без всякого повода, в каждой мизансцене, так, из любви к друг другу и к алкоголю. Солидный возрастом Андрей, лет 50, (Евгений Карпов) напивается так, что его едва затаскивают на раскладушку, на которой он обмочился, что тоже имеет отношение к заявленной теме унитазов. Зато Андрея любит по неизвестной причине двадцатилетняя Аня (Вера Тран) и целуется с ним. Пообсохнув, тот снова начинает пить.
Все персонажи пытаются покончить с собой. Одна травится газом, о чем уже сказано. Другая (Татьяна Рябоконь) горстями наглоталась таблеток и они потом фонтаном вылетают из нее, когда ее откачивают, кто-то желает застрелиться (пистолет все время на сцене). Принадлежит он, похоже, совсем невменяемому придурковатому Николаю (Андрей Бодренков), который из него время от времени стреляет непонятно в кого. У него дергаются руки и ноги. Однажды его задержала милиция, т.к. он написал краской на Красной площади: «Аня». Милиция с трудом отодрала ее, краску. При слове «отодрала» в зале слышан победный шум среди молодежи, на что и рассчитан этот пассаж. В пьесе вина Коли, между прочим, значится в том, что его собака искусала часового на посту у мавзолея. Он вызывает, как и старуха, стойкое брезгливое впечатление, лет артисту около 50. Отцу Коли, Барсукову (Кирилл Сёмин) тоже не повезло, он на костылях.
Режиссером Львом Эренбургом обгажена вся советская действительность, жизнь представлена невыносимой. Она изображена пошло и цинично. Не была такой послевоенная жизнь, в которой состоялся, между прочим, сам режиссер. Неграмотная молодежь может поверить ему, но меня, например, он не введет в заблуждение. Забавно, мы родились с режиссером в один день календаря, но я родился на 14 лет раньше, он – в городе Сталинске (ныне Новокузнецк), я – в совхозе Коммунист Омской области, и имя у нас одинаковое. У него четыре профессиональных образования, у меня три, но профессия зубного специалиста мне ни к чему. Многое у нас схоже, но мировоззренческие позиции прямо противоположные.
Я не говорю здесь о своем отношении к минувшему социализму, данный материал имеет не тот формат. Мне видны страшные последствия коммунистического эксперимента по геноциду русского населения, но глумливо показывать Россию того или нынешнего времени недостойно.
Неприятна эстетика спектакля, она отражает, вероятно, безвкусие самого режиссера, который поднялся на сцену за получением традиционного фестивального диплома. Тучная фигура его была непрезентабельной: потрепанные джинсы и на шее такой же массивный затасканный шарф, который вдруг показался мне седлом от унитаза, на который я вынужден был смотреть два с лишним часа.
Спектакль характеризует не Россию послевоенного времени, а самого режиссера, который совсем не похож на прежних Эренбургов. Помнится, в детстве я пытался освоить огромную книгу Ильи Эренбурга «Девятый вал» из отцовской библиотеки. Он создавал привлекательный образ Советского Союза за границей, вел активную антифашистскую деятельность, был автором лозунга «Убей немца», за что Адольф Гитлер обещал повесить его.
С тем Эренбургом нам было по пути.
