Леонид Евсеев: Дом «на полах». За это крестьянскую семью сослали в Нарым

30 октября — День памяти жертв политических репрессий.

Вот такие кресты напоминают нам о крестьянах, попавших под репрессии. Чаще всего их ставят энтузиасты, для которых ПАМЯТЬ — не пустой звук.

Матрена Николаевна жила в Шербакуле, на улице Березовой в скромном домике, окрашенном зеленой краской. Рядом с домом, у самого крылечка растет вяз, у него глубокие корни, которые забирают лишнюю влагу из земли. Вязу уже более пятидесяти лет, что по меркам истории немного, людские же судьбы берут начало из такого далека, которое нам, ныне живущим, кажется уже историей, но боль от пережитого не становится меньше. Этот рассказ — свидетельство Матрены Николаевны я записал в 2009 году, а в 2014 Матрена Николаевна покинула этот мир, но ее помнят дети, внуки, те, кто работал рядом с ней. Вспомним и мы. Она многое пережила.

Целищева (Яготина) Матрена Николаевна

Если Кулай называли адом, то Нарым — северная часть Томской области был адом вдвойне. По климатическим условиям этот край куда суровее Кулая. В гиблое это место со всего СССР свезли более 100 тысяч крестьян. Среди ссыльных была семья Яготиных из небольшой деревни Бугаёвки тогда Борисовского (ныне Шербакульского) района. О тех днях и годах рассказала мне Матрена Николаевна:

— В 1930 году к нашему дому подъехала зерновозка, в которой сидели местные начальники. Один из них сказал: «Мы вас выселяем». Отец схватился за голову, мама заплакала: «За что? Что мы сделали?». Начальник, пряча глаза, ответил: «У вас дом на полах». Мой отец был хорошим плотником и постлал в доме полы, в то время, когда у других полы были земляные. «Сверху» же прислали план по раскулачиванию, а так как в Бугаёвке все жили небогато, то на комсомольском собрании решили, что наша семья более других подходит под раскулачивание, а на том собрании была мамина племянница — Вера. Ее предупредили, чтобы она ни в коем случае не рассказывала нам о принятом решении, но Вера все рассказала. Когда она выходила из нашего дома ее уже поджидали двое парней-комсомольцев. Один из них набросился на Веру: «Что, рассказала! — закричал он. Мы тебя из комсомола исключим». Ее и взаправду потом из комсомола исключили.

«Уничтожим кулака как класс». Плакат

Так нас отправили в ссылку. Моим родителям Анне Кирилловне и Николаю Никаноровичу было по 28 лет, мне три годика, а сестре Вере — шесть лет. Все, что было в хозяйстве, передали в колхоз «Первая встреча зерносовхоза», так назвали тогда колхоз, образованный в Бугаёвке. Другими словами, нас ограбило так называемое «рабоче-крестьянское государство». В Омске нас погрузили на пароход и целый месяц мы плыли, как оказалось в Нарымский край. Кое-что я помню сама, многое рассказывала мама. Плавание было ужасным, люди умирали от дизентерии, в одной семье умерли… девять детей, умерших зашивали в дерюгу и бросали за борт. Мама умудрялась находить кипяток и поила нас кипяченой водой, может, это и спасло нас.

Яготин Николай Никанорович — отец Матрены

Сестра Вера

В нарымской глухой тайге нас оставили то ли жить, то ли умирать. Вы не поверите, но даже участка под посадку картошки не было, вот какая глухая была тайга! Местное население: остяки выражали свое недовольство, что мы якобы распугали всех зверей. Выживали, кто, как мог: одни охотились примитивными способами, другие ловили рыбу. Как сейчас вижу: по берегу реки много костров, шалаши и темные фигурки людей. Рыба была крупной, отец поймает, а мы с сестрой быстрее ее в ведро, она вырывается, тоже жить хочет. Через некоторое время мы обзавелись землянкой, в ней была печка, которая спасала от холодов. Помню, на двери болтался большой крючок, однажды я закрыла дверь изнутри, а дело было зимой. Снаружи осталась Вера, она кричит: «Открывай, замерзаю!», а я не могу, крючок застрял. Кое-как открыла. В другой раз я заблудилась, шла по тайге, собирала ягоды и зашла далеко, начинало темнеть, я прилегла на мох и… уснула. Сколько проспала, не помню, проснулась от радостного крика мамы. До сих пор удивляюсь, как мне медведь не встретился, их много по тайге бродило.

Казалось, что из тайги мы век не выберемся, но приехал вербовщик из Кузбасса и предложил отцу поработать на шахте при условии, что вместе с ним поедет и наша семья. Выбора у нас не было, родители решили, что отец поедет в Кузбасс, а мама с нами отправится в Бугаёвку. Нас, детей стало уже трое, в тайге родился наш братик Саша. Так и сделали, отец поехал в Кузбасс, а мама, привязав братика к спине и взяв нас за руки, пошла пешком из Омска в Бугаёвку. Я шла и плакала: «Мама, ножки болят». В дороге мы просили милостыню, тем и питались. Кое-как мы дошли до Борисовки, оттуда уже на лошади добрались до деревни. Из отобранного нам ничего не вернули, мама часто на наш дом смотрела и даже ворожила, чтобы его вернули, но не вернули. Там учителя жили и вся обстановка в доме наша была. Кроме нас другие семьи раскулачили, и отобранные дома приспособили под колхозные нужды — один под клуб, другой под молоканку. Нам пришлось строить землянку. Я стала пасти телят, было очень голодно, один раз я упала прямо на поле от недоедания. Колоски собирали, а за нами гонялись контролеры и эти несчастные колоски отбирали. Один объездчик очень уж злой был, так кнутом меня огрел, что кровь пошла.

Отца нашего за то, что семья с ним не приехала, посадили в тюрьму, но скоро выпустили и даже восстановили в правах. Он вернулся в Бугаёвку, но ненадолго, началась война, и его отправили в Трудармию, оружие не доверили, как бывшему кулаку, а вот его двое братьев погибли на фронте. В шесть лет умер братик Саша, который родился в Нарымской тайге. Отец из Трудармии сбежал, но прожил недолго и умер от рака желудка, мама пережила его на десять лет и умерла от той же болезни, от которой умер отец. Сказались мытарства. Какая мама была замечательная портниха! О раскулачивании они боялись говорить. Если бы кто-то услыхал такие разговоры, то могли донести, а срок получать никому не хотелось. В 1937 году сильно лютовала власть. В том году из Бугаёвки расстреляли: Бабай Филиппа, Блохина Михаила, Бондаренко Тимофея, Дикань Ивана, Зинченко Василия, Квалдыкова Тимофея, братьев Макаренко Петра и Федора, Фомина Данилу, еще 11 человек расстреляли из Кутузовки и Дубровки. Ушла из жизни и моя сестра Вера, которая делила со мной все тяготы нарымской ссылки. Видимо, сказались переживания и боль за близких.

Я не могу понять до сих пор, за что ограбили моих родителей, за что сослали нас в дальний край, сломав жизнь молодой семье? Какая государству от этого была польза? Неужели ради обычного крестьянского дома с полами и нехитрого скарба надо было все это делать? А таких семей, как наша были тысячи. Не дай Бог, никому пережить такое!

Факты

Раскулачивание — плановая акция советского руководства. Механизм раскулачивания был прописан в секретном постановлении Политбюро ЦК ВКП (б) от 30 января 1930 года «О выселении раскулачиваемых». В разряд кулаков можно было попасть даже за «эксплуатацию сепаратора». Только за один день — 20 марта 1931 года президиум Борисовского РИКа принимает решение о раскулачивании и высылке 184-х семей. В каждой семье было по пять — семь человек. 21 семья была выслана из деревень Татьяновского сельсовета, 10 семей из Максимовского, 6 из Бугаёвского. Всего за время раскулачивания более 800 семей из Борисовского (Шербакульского) района были лишены избирательных прав, раскулачены, высланы, заключены в лагеря. Попавшим под железную пяту государства было от полутора месяцев до 80 лет. Только за один год из Борисовского района вместе с родителями выслали в глухие неприспособленные края 368 детей. Большинство из них не выжили.

Текст: Леонид Евсеев, журналист