Спектакль «Я — Караваджо» в омском Театре живописи. Режиссер Николай Михалевский, автор драматической композиции Алексей Михалевский, ведущая заслуженная артистка России Татьяна Филоненко, в роли Караваджо артист академического театра драмы Егор Уланов.
На этот раз речь пойдет не о грядущем цифровом концлагере, который сатана активно готовит для вдруг разоблаченного человечества как ничтожного, жалкого и рабского сообщества.
Не оправдало оно надежд быть подобием Божиим, а превратилось в биомассу, готовую безропотно покориться любой твари, открыто заявляющей о завершении эксперимента с жизнью на земле и уничтожением большинства населения. Позорно осваивает человек унизительные маски и рукотворные вирусы, сооружает на крышах своих домов печи, под названием 5G, способные нажатием одной кнопки невидимым способом взорвать изнутри каждого человека. Многие будут молить о смерти, но сатана лишен жалости. Трупы будут оставаться в брошенных домах, как в засыпанной пеплом Помпее.
Это преамбула, а суть в том, что реальные слова «Бойтесь не смерти, бойтесь жизни» несколько раз произносит герой спектакля итальянский художник Микеланджело Караваджо (1571-1610). Так он оценивает свою собственную судьбу, таков его взгляд на мир. Не правда ли, странная перекличка веков XVI–XVII и XXI, а точнее — выдающегося художника и нашего несчастного времени? Казалось, была эпоха Возрождения, время прославления человека, и внезапно такое странное и парадоксальное заявление выдающегося художника.
Я неплохо знаком с Театром живописи, по крайней мере, на половину спектаклей его есть мои рецензии, которые были благожелательно приняты в самом театре. Это дает мне основание судить: театр растет от спектакля к спектаклю, ищет всё новые выразительные формы. Всякий раз находилось нечто, чего не было в предыдущих спектаклях, и что радовало, а то и восхищало. Вот и на этот раз спектакль оригинален во многих отношениях. Придя, казалось бы, в известный театр, я удивился новизне увиденного, тем более что постановка происходила в новом помещении центра «Эрмитаж-Сибирь», о котором уже много сказано в СМИ.
Успех спектаклю обеспечен, прежде всего, оригинальным сюжетом Алексея Михалевского. В нем есть все важнейшие элементы и действия, характерные для сценического произведения: пролог, завязка, интрига, нарастание темпов развития действия, кульминация, эпилог… Существует множество литературы о жизни и творчестве Караваджо, научных работ о нем и интересных лекций в музеях, но это не упрощает, а усложняет задачу тому, кто возьмется написать текст для постановки на сцене. Здесь не может быть инсценировки, являющейся результатом пересказа конкретного повествовательного источника драматургическим языком. Это должно быть самостоятельное сочинение, с которым Алексей Михалевский похвально справился.
Одной из особенностей сюжета является то, что в нем впервые в Театре живописи о картинах рассказывает персонаж, представляющий самого «ожившего» художника (Егор Уланов), а не экскурсовод по существу. Ситуация меняется принципиально. Артист получает возможность не только перевоплотиться в конкретного героя, общаться с партнерами по сцене, но и разговаривать с персонажами своих картин, как бы только здесь и сейчас создавая их и переживая в процессе творчества соответствующие эмоции: муки поиска, разочарования, успеха, победы и сложную палитру других переживаний на радость зрителей. Сюжет предоставляет, таким образом, широкие возможности артисту, показать всё, на что он способен, оставаясь притом самим собой там же, на сцене.
Рассказать артисту есть о чем. Караваджо был из ряда вон выходящим не только художником, но и скандалистом, участником драк, попоек, завсегдатаем тюрем. Он убил в жизни только одного человека, но зато на картинах кровь льется рекой.
Достаточно назвать такие его полотна, как: «Саломея с головой Иоанна Крестителя», «Обезглавливание Иоанна Крестителя», «Юдифь и Олоферн», «Давид с головой Голиафа»… На отрубленной голове Голиафа он не нашел ничего лучшего, как изобразить свой автопортрет! Прямо доцент Соколов из Петербурга, который год назад отрезал голову своей возлюбленной. Демоническое в своей душе Караваджо проявлял, впрочем, больше не в жизни, а освобождался от него, перенося на холст.
К чести постановщиков, они не остановились на смаковании достойных сожаления деталей поведения Караваджо. Они ни на минуту не отклонились от своего поиска тайн творчества и предпочтений публики, когда гениальный мастер прозябает в нищете и умирает в безвестности, а его произведения через десятки и сотни лет оцениваются в миллионы долларов.
Разумеется, он прославился не только подобными полотнами, его живописи много в католических храмах, есть натюрморты, он любил изображать — и делать это на удивление реалистично — людей с улицы: мальчишек, крестьян, музыкантов, цыган…
В спектакле зритель видит множество картин через проекцию их на экран. Особенно впечатляет сцена, когда на полотне крупным планом изображен портрет папы Павла V работы Караваджо, а артист перед ним на сцене в земном поклоне, и между ними происходит диалог. Изображение Папы то приближается, то удаляется, чем создается эффект его оживления (видеорежиссеры Ольга Анохина и Николай Михалевский, видеоинженер Елена Синицина), а озвучивает папу Павла V за кадром спокойный и вкрадчивый голос артиста Ивана Маленьких. Папа недоволен портретом и поведением Караваджо.
Егору Уланову в значительной степени удалось, хотя и нелегко, воплотить в образе Караваджо страсти и муки творчества художника, обладающего взрывным характером, самому артисту, вероятно, не свойственным. Артист не похож лицом на Караваджо, но постановщики и не стремились показать этнического итальянца. Если украсить его париком, усами и бакенбардами, он будет карикатурно нелеп, и разрушится весь замысел режиссера. Караваджо лишь символ, тип мятущегося представителя искусства из каких-то высших, неосознанных на земле сфер.
Сюжет не прост и в других отношениях. Так, творчество художника Караваджо мистическим образом оказалось связанным с жизнью и творчеством композитора и прославленного скрипача Антонио Вивальди (1678-1741). Судьба Вивальди никогда не пересекалась с судьбой Караваджо, т. к. он жил позднее на сто лет, но в своей фантазии постановщики находят между ними нечто общее, и это общее, согласитесь, очевидно: гениальность, одного в живописи, другого в музыке, а также сходство биографий, характеров и особенностей смерти. На двух фундаментах — Караваджо и Вивальди — постановщики могут основательней подойти к поставленной задаче: попытаться проникнуть или хотя бы приблизиться к тайнам творчества, косности и свободы, ненависти и любви, добра и зла, жизни и смерти. Гениям не обязательно жить в одно время, у них свои мистические связи. Спектакль поставлен не о биографиях отдельных выдающихся людей, а о природе и странностях гениальности.
Мне видятся для полноты рядом с этими уникальными людьми не менее достойные — французский поэт, певчий в церкви, бродяга и преступник, приговоренный к повешению, неизвестно где и когда похороненный Франсуа Вийон (1431-1463). Подобен ему наш земляк — поэт, бродяга, головная боль сотрудников милиции и специалистов дурдома Аркадий Кутилов (1940-1985), найденный мертвым в сквере и похороненный неопознанным. Тогда виды искусства были бы представлены в спектакле еще масштабней: не только живопись Караваджо и музыка Вивальди, но и поэзия названных гениальных горемык. Троица из живописи, музыки и поэзии была бы еще более основательной. Конечно, это лишь мои фантазии, порожденные спектаклем, имеющим такую способность — будить мысли.
Если в других театрах интеллектуальная составляющая случается только время от времени или вовсе не встречается, то в Театре живописи такой феномен наличествует в каждом спектакле. В этом дополнительная ценность театра Николая Михалевского, он для зрителей мыслящих, интеллектуальных, эстетически жаждущих, ищущих в театре разумное и вечное и находящее желаемое.
Уже на первых минутах действия постановщики как бы мимоходом неожиданно вбрасывают зрителям мысль, подсказанную первыми же строками Библии: «… и отделил Бог свет от тьмы». Отсюда спектакль ставит вопрос: что первично — свет или тьма? Ответ на него должен додумывать сам зритель, т. к. вопрос звучит в виде эпиграфа к спектаклю и проходит через всё его действие уже не в геофизическом смысле, а в духовном. И действительно, дальше пойдет речь о сверхчувственных терзаниях Караваджо, об отражении в его творчестве света и тьмы, света и тени, о его сложных отношениях с католической церковью и самим папой Павлом V и многом другом.
Антонио Вивальди замечательно представлен в спектакле, что называется, живой музыкой скрипачки Светланой Широковой и пианистки Виктории Сухининой. Было бы неправильно, не по-мужски вначале не сделать хотя бы общий комплимент их внешним данным, они украшают спектакль уже своим присутствием. Фиолетовый цвет платьев от художницы по костюмам Ольги Сочивко как нельзя лучше соответствует содержанию спектакля, его страстям. Знает ли художница или нет, но именно такой цвет характерен для облачений православных священников в воскресные дни Великого поста, когда сочетаются скорбь и печаль молящихся с радостью приближающегося праздника Воскресения Христова.
Важно отметить, что музыканты исполняют музыку, не стоя где-нибудь на задворках сцены, как это обычно бывает, а принимают непосредственное участие в действии словами и перемещением по сцене, уходами за кулисы и возвращением. Особенно сложно Светлане Широковой, ей не дано, как кажется, исполнить непрерывно пусть даже маленькое произведение Вивальди. Она вдруг опускает свою скрипочку или кладет ее, произносит предназначенные для нее слова, а потом снова играет. Сложно вообще музыканту из симфонического оркестра говорить и участвовать в диалогах на сцене, а не привычно находиться в оркестровой яме, но так нужно режиссеру. Всё это оправдано.
Более того, музыканты не просто наполняют спектакль музыкой, они создают на сцене особую, обыденную, но эстетическую атмосферу человеческого бытия, противоположную исканиям гениев, оттеняя их. Они появляются в начале действия и уходят последними, обозначая альфу и омегу спектакля, являясь как бы виньетками на полях книги стихов талантливого поэта.
В спектакле нет ничего лишнего. Вот появляется группа молодых мужчин фехтовальщиков (артисты театра драмы Андрей Агалапов, Артем Ильин, Александр Соловьев и Николай Сурков). Они все в одинаковых черно-белых кожаных костюмах, ладно подогнанных, и здесь опять надо отдать должное художнице Ольге Сочивко. Фехтовальщики обозначают повес времен Караваджо. Сам Караваджо боевое искусство не демонстрирует, а вручает шпаги своим друзьям, и те пластическими танцевальными движениями вторят музыке (балетмейстер заслуженный артист России, заслуженный деятель искусств России Зуфар Толбеев). Танцевальная группа ненавязчиво напоминает эпоху, когда дуэли были обычным явлением.
Движущей силой всего действа является заслуженная артистка России Татьяна Филоненко. В программке перечислены артисты, но сознательно не указаны их роли, роль же Татьяны Ивановны очевидна: она ведущая, организатор, руководитель и душа спектакля. Ее можно назвать режиссером на сцене. Она создает вместе с Егором Улановым интригу, ставя его в такое положение, когда непонятно, Караваджо он или случайно забредший неизвестный, то ли из света, то ли из тьмы. Она замечательно владеет голосом, который то громкий и страстный, то тихий и доброжелательный. И совсем неожиданно она хорошо поет, в том числе что-то на итальянском, на котором говорил Караваджо.
Спектакль получился ярким, зрелищным, содержательным, есть в нем и музыка, и импровизация вольного мужского танца, он наполнен не тьмой, а светом (художник по свету Тарас Михалевский). Его легко можно представить в виде мюзикла — одного из самого популярного ныне жанра сценического искусства.
Посмотрев спектакль, у меня не осталось сомнений в том, почему постановщики выбрали именно Караваджо, ведь только выдающихся художников европейского Возрождения десятки. А возьмите нашего гениальнейшего Андрея Рублева с его «Троицей». Мой ответ прост: на данном этапе предзакатной истории человечества трагическое творческое наследие Караваджо больше отражает состояние ужасающей современной общественной жизни, чем, скажем, божественная икона «Троица», на которой изображены три ангела, и она больше достойна для любования ангелам, а не грешным, преступным миром людей. Для них более подходит лицезрение в назидание усеченной главы пророка Иоанна Крестителя.
Недаром постановщики назвали свой спектакль «Я — Караваджо», а не просто «Караваджо». Они себя включили субъектом своего сценического произведения, а вместе с этим и всех нас, зрителей. Какую роль занять в этом мире каждому зрителю дается возможность определить самому, но влияние энергетики искусства здесь очевидно, оно существенно, ощутимо.
Что ж, не верьте заголовку данного материала. После спектакля остается впечатление, что не надо бояться ни жизни, ни смерти. В упор звучат (сцена камерного театра рукой подать) несколько криков «браво» и продолжительные аплодисменты зрителей.
Они уходят, хотя и в унизительных масках, как и пришли, но с радостным чувством торжества света над тьмой и добра над злом.
Микеланджело Караваджо. Шулера. Такова ныне работа над бюджетом на уровнях всех структур.
Микеланджело Караваджо. Давид с головой Голиафа.
