Спектакль «Люди, места, вещи» по пьесе Дункана Макмиллана в омском ТЮЗе. Режиссер Евгений Рогулькин, художник-постановщик Сергей Федоричев, балетмейстер заслуженный артист РФ Виктор Тзапташвилли.
В истории Омского ТЮЗа спектакль «Люди, места, вещи» явился вторым на злободневную и грозную тему — наркомания. Первый был поставлен в 2000-м году режиссером и артистом театра Виктором Колодко по пьесе Василия Сигарева «Семья вурдалака». В 2013 г. режиссер Сергей Тимофеев обновил спектакль по этой же пьесе.
Спектакль «Люди, места, вещи» (2021 г.) легче понять, а «Семью вурдалака» полезней переоценить в сравнении между собой двух постановок. Разница принципиальна в целом ряде отношений, но обе они достойны внимания и разговора. Первый спектакль был поставлен тогда, когда наркотизация страны неожиданно набрала полные обороты, и пригородные поля начали ускоренно засеваться молодыми наркоманами под кладбища.
Хорошо знающий проблему Виктор Колодко, не щадя зрителей, представил ее в подлинно зловещем варианте. Главный персонаж наркоман Роман (артист Тимофей Греков) оставляет от квартиры одни стены, обворовывая родителей. На глазах зрителей парализует его отца (Владимир Башкин), становится нервно-психической мать учительница (Татьяна Мельня), совершено надругательство над невестой (Татьяна Лизунова). Молодое поколение наркоманов представлено шпаной, наглой, трусливой и пакостливой.
Для спектакля «Люди, места, вещи» характерен совсем другой подход к проблеме. Если в первом случае наркоманы представлены извне и сугубо отрицательно, с нравственным бичеванием, то режиссер Евгений Рогулькин показал своих героев изнутри, несколько сочувствуя им, как больным или жертвам обстоятельств, с их рассуждениями и философией. В первом спектакле действие происходит по месту жительства, во втором — в скромно названном режиссером «медицинском учреждении», а в подлиннике автор Макмиллан назвал это учреждение весомо, зримо, грубо: «Реабилитационный Центр освобождения от алкогольной и наркотической зависимости». Режиссер адаптировал пьесу, значительно сократил ее, убрал вульгарности и больничные подробности, что пошло ей на пользу.
Пьеса Макмиллана в значительной степени описывает курс лечения наркоманов. Она перегружена названиями лекарств, медицинских процедур и признаков болезни — ломка, рвота, кровотечения, припадки, попытки самоубийств и. п. Пьеса, сокращенная режиссером, освобождена от натурализма, носит более художественный характер, и поставить ее строго по Макмиллану просто невозможно. Относится это прежде всего к главной героине — актрисе Эмме (актриса Ирина Коломиец), прошедшей все ступени падения.
Процесс излечения ее прослеживается от поступления до выписки, всего около 98 дней.
Образу Эммы придано больше поэтичности, во-первых, тем, что удалены все ругательства ее и подробности больничного быта, а оставлены вполне здравые, выстраданные ею мысли. Вот, например, что она говорит матери после своего излечения:
«Я была несчастна и сама себя уничтожала. Я сама себя лечила наркотиками и выпивкой, которые только сильней замыкали меня и заставляли погружаться в себя… Теперь я себя разорвала и собрала заново. Если бы ты видела, через что я прошла. Я думаю, ты гордилась бы мной».
Во-вторых, очарование Эмме придает игра и внешние данные актрисы Ирины Коломиец. Она пластична во всех своих движениях: взмах руками, смена опорной ноги, наклоны, проходы и пробежки — всё естественно, грациозно и достойно любования. Пластику в значительной степени можно выработать в танцах или акробатике, но здесь, очевидно, она от природы.
В этой связи напрашивается вывод, что Ирина Коломиец слишком хороша для той деградирующей вульгарной Эммы, которая местами представлена в пьесе Макмиллана, но она оказалась весьма кстати режиссеру Евгению Рогулькину в создании всей чарующей и трепетной панорамы спектакля.
Похоже, режиссер не ставил задачу заклеймить наркоманию, он лишь приглашает к размышлению на эту тему. Мне показалось слишком сложным восприятие спектакля: где и что происходит, зачем и почему? Лишь чтение пьесы позволило мне оценить спектакль в целом. Однако небывалая тишина в зале свидетельствовала о том, что молодежь, вероятно, быстрее и адекватнее воспринимала спектакль, что режиссер напрямую обращался к ней, поумневшей за последние двадцать лет после спектакля с говорящим названием «Семья вурдалака» и резко повзрослевшей только за один последний год.
Мой же анализ спектакля Евгения Рогулькина сдвигался в сторону судьбы актеров как таковых. Я исходил из парадокса об актере философа Дидро (1713-1784). Постановка вопроса им звучит так: должен ли актер переживать то, что он изображает, представлять сильные душевные страсти и волнения на сцене так, чтобы доводить зрительный зал до высшего эмоционального потрясения, сам оставаясь чуждым этой страсти? Должен или не должен? Дидро предполагал, что две системы актерской игры одинаково возможны, хотя и противоположны. В любом случае играемая роль и личность артиста всегда будут на некотором отдалении друг от друга.
Однако эмоциональные сценические переживания могут войти в актера и закрепиться в нем ему во вред.
Актерская профессия предполагает постоянную смену ролей с соответствующей сменой моделей поведения, что может вызывать эмоциональную неустойчивость и депрессии. Депрессии у актеров встречаются в два раза чаще, чем у представителей других профессий. Артист становится тенью своего персонажа, а если к этому добавляется страх остаться невостребованным, то быть беде. Актер обращается к алкоголю и наркотикам. Актерство настолько меняет сознание человека, что ему нередко требуется профессиональная помощь. Именно это и случилось с Эммой. Спектакль начинается с четвертого действия пьесы Чехова «Чайка», где Эмма играет роль Нины Заречной. В доме «полумрак, воет ветер в трубах, в парке шумят деревья, на озере волны громадные», а Нина с упоением сообщает Константину Треплеву (Дмитрий Керн): «Я уже настоящая актриса, я играю с наслаждением, с восторгом, пьянею на сцене и чувствую себя прекрасно». И вот, пожалуйста, придя в лечебницу, Эмма называет себя Ниной, а позднее заявляет своему партнеру Марку (всё тот же Дмитрий Керн): «Я не актриса. Я — чайка». Она не только Нина, но она еще и птица чайка.
Забавно, в пьесе Чехова Нина отвергает любовь Кости, а здесь как бы Костя, поскольку артист тот же, помогает излечиваться Нине-Эмме.
Артисты Ирина Коломиец и Дмитрий Керн в эпизоде из пьесы «Чайка».
Методика излечения Эммы и других пациентов, похоже, имеет реальную основу. Помимо применения известных лекарственных средств доктор и терапевт (заслуженная артистка РФ Лариса Яковлева) применяет метод групповой психотерапии. Все пациенты садятся большим кругом, и каждый по очереди разыгрывают жизненную сцену с кем-то другим, представляясь самым невообразимым образом. Например, Эмма может стать отцом кого-то, с кем она только что знакомится, и должна поддержать диалог на должном уровне. Важно восстановить связи пациента с окружающим миром, избавиться от одиночества, восстановиться личностно. Интересно отметить, что психотерапия происходит так же, как первые репетиции любого спектакля. Клин клином вышибают.
Насколько реально эффективен такой способ лечения, может оценить только специалист, но складывается впечатление, что Эмма действительно излечивается на глазах зрителей. Доктор поясняет, что раньше процесс восстановления по ее методике был связан с Богом, а теперь она использует версию с религиозно нейтральной мотивацией. На место Бога она ставит Группу единомышленников. Ну, и пусть пробует.
На фото слева направо: артисты Димитрий Пономарев, Ирина Коломиец, Вероника Крымских.
Ладно, не дело режиссера лечить своих персонажей и выдавать им выписки из истории болезни или какой-либо другой документ.
Его дело использовать сценическое пространство и создавать вместе с артистами художественное театральное произведение. И в этом, кажется, у него были серьезные трудности. Как, например, воспроизвести на сцене галлюцинации наркоманов, указанных в пьесе: «детали комнаты размываются, стены уносятся куда-то далеко», «Фостер (Димитрий Пономарёв) становится другим человеком, возможно женщиной»… Наилучшим образом показано следование реплики автора пьесы Макмиллана «комната продолжает наполняться Эммами». С этой целью все персонажи одеты в одинаковые изящные светлые комбинезоны и не сразу найдешь взглядом, какая из них подлинная Эмма. Наркотические галлюцинации режиссер преобразовал в поэтические миражи, на которые смотришь со странным чувством чего-то колдовского, мистического, переносишься в ирреальный мир, воспроизводимый на сцене. Сцена не отпускает зрителя, и в этом ее очарование.
Правда, в этих костюмах, в которых персонажи находятся большую часть времени, актрисы в какой-то степени теряют индивидуальность и с трудом узнаваемы. Я назову их в целом и в целом же скажу всем комплимент по другим спектаклям: они собрались в ТЮЗе, на удивление, удачно, все оригинальны, хороши, способны и любимы зрителями. Вот они, по порядку названные в программке: Ольга Которева, София Федоровская, Анастасия Донская, Вероника Крымских, Надежда Костюк, Ксения Огарь.
Из артистов мужчин выделяется в паре с Ириной Коломиец Дмитрий Керн, который с ней и в роли Кости в «Чайке», и Марк в спектакле «Люди, места, вещи», в котором он запоминается, надо полагать, в состоянии болезненной ломки. Димитрий Пономарёв в образе Фостера находится на сцене больше других, но его роль несколько стабильна, без экспрессии и потому не западает в память. Показались невыразительными пациенты Пол (Михаил Квезерелли) и Т (Данил Супрун), кажется, не по их вине. Им не дано достаточного содержания для игры.
Артисты Александр Карпов и Лариса Яковлева представлены родителями Эммы, но в этом качестве они появляются лишь в конце спектакля, и потому острая проблема отцов и детей-наркоманов, кажется, не является основной. Измотанные годами своей непутёвой дочерью, родители не радуются ее возвращению после скитаний и выздоровления, и, наконец, твердо заявляют ей, что она может остаться с ними только при условии не возобновлять употребление наркотиков. Они возвращают ей коробку с наркотиками и алкоголем, и на этом спектакль заканчивается. Судьба ее остается неопределенной. По привычке хотелось бы больше ясности и оптимизма в этом вопросе, но тогда, вероятно, меньше было бы зрителю оснований рассуждать по этому поводу.
Осталось рассказать о смысле невнятного названия пьесы Макмиллана «Люди, места и вещи» и о названии этого моего материала «Крик в поисках рта». Первое есть лишь рекомендация Центра реабилитации бывшим наркоманам в том, как вести себя после излечения. Следует избегать «людей», которые могут провоцировать тебя на рецидив, «мест», которые ассоциируются у тебя с наркотиками и «вещей», которые могут стать импульсами для возвращения к наркотикам. Рекомендации эти практичные и полезные, но трудновыполнимые, т. к. фактически требуют смены местожительства и круга общения.
Странная фраза «Крик в поисках рта» взята мной из текста, где ее произносит Марк, но она характеризует состояние всех пациентов Центра, находящихся на излечении и лишенных привычных доз наркотиков. Состояние это невыносимых мучений, иногда доводящее до самоубийства. Марк говорит: «Я был криком в поисках рта. Я не знаю точно, что оно означает, но это я прежде». Мы-то знаем, мы догадываемся, что это состояние такой боли, таких страданий, что крик не может вырваться, как это водится, наружу, ломая тело.
Крик в поисках рта — глубинная суть спектакля и должное предостережение начинающим наркоманам, артистам и всему белому свету.
