БК публикует очередной материал из проекта омского писателя Юрия Перминова «Имена, забытые Омском».
В годы пребывания в Омске Николая Чижова, да и в последующие несколько десятков лет символическая парадигматика нашего города вмещала в себя чаще всего «ссыльно-казематные» и «военно-чиновничьи» реалии, которые застал здесь и переведённый из Ишима в 1841 г. польский, белорусский поэт, этнограф Адольф Михайлович Янушкевич (1803–1857), приговорённый сначала к смертной казни, а потом к пожизненной ссылке на поселение в Сибирь, конфискации имущества и лишению дворянских привилегий ещё 4 марта 1832 г.
Такова была «цена» за участие в Польском восстании, которого мы касаться не будем, но заметим, что бóльшая часть российского общества оказалась настроена против поляков, особенно ввиду великопольских амбиций шляхты и руководителей восстания, а в числе оных был и Янушкевич, неоднократно заявлявший на допросах, что он-де ни о чём не сожалеет.
Прочитав протоколы, Николай I запомнил фамилию гордого инсургента и, говорят, вплоть до смерти со злостью вычёркивал её из списков, представляемых для помилования.
Адольф Янушкевич. Портрет работы художника Я. Краевского, созданный в Ишиме в 1835 г.
Такая судьба, можно сказать, была предначертана Янушкевичу его другом — поэтом Адамом Мицкевичем, с которым Адольф Михайлович познакомился в начале 1820-х гг. во время учёбы на литературном факультете Виленского университета. Кстати, именно тогда Янушкевич начал писать стихи и печататься (первой стала сентиментальная «дума» под названием «Мелитон и Эвелина»).
В свою очередь, Мицкевич в своей поэме «Дзяды» списал с Янушкевича символический образ узника Адольфа, вещающего в тюрьме, что заключённых там филоматов и филаретов, то бишь членов тайных обществ среди литовско-польской молодёжи, ждут «Сибирь, остроги, плети».
И пророчество сбылось, правда, в реальности плетей всё-таки не было… Более того, в Ишиме, куда Янушкевич был отправлен после непродолжительной «отсидки» в Тобольском остроге и пребывания в деревне Желяково, один из бывших лидеров повстанческой «Легии Литвы, Волыни, Подолии и Украины» устроился довольно-таки неплохо: выписал сюда из родных мест свою библиотеку, родные присылали ему периодику, занимался переводом с французского на польский исторического труда Огюстена Тьерри «История завоевания Англии норманнами»… Как говорится, дай Бог каждому повстанцу…
Там же, в Ишиме, Янушкевич познакомился и сдружился с поэтом Александром Одоевским, чьи стихи, по словам декабриста Басаргина, «нередко пелись хором», доставленным сюда в августе 1836 г. после пятилетнего «каторжного» периода в Читинском остроге и Петровском заводе и трёхгодичного поселения в Елани (36 вёрст от Иркутска).
В августе 1841 г. Адольфу Янушкевичу, по случаю бракосочетания цесаревича, разрешили поступить на государственную службу с присвоением чина «коллежский регистратор» …
А. И. Одоевский. Н. А. Бестужев, 1833. Акварель
С Омском, куда Янушкевич прибыл 3 сентября 1841 г. и где ему суждено было написать свои дневники и письма, ставшие основой будущей книги о «казахском бытии» в 40-х гг. XIX в., ссыльного поляка связывают почти 12 лет жизни, и это — самый продолжительный отрезок её «сибирского периода»…
Поначалу Янушкевич был зачислен в штат Омского окружного суда, а в январе 1842 г. его перевели в канцелярию начальника Пограничного управления «Сибирскими киргизами», секретарём Комитета по уложению киргизских законов. Начались поездки с поручениями в «киргизские аулы», где в юртах жили честные, открытые, трудолюбивые и красивые люди, предки нынешних казахов. Иногда командировки продолжались несколько недель, сопровождались неожиданными приключениями, например, спасением от степного пожара.
Впечатления от Омска у Янушкевича были вполне благоприятные, и, кстати говоря, удалось ему встретить здесь и своих земляков — вначале Павла Цеплинского, с которым он стал делить кров, а через полгода — Винцентия Мигурского, позднее ставшего, наряду со своей женой, героем рассказа Льва Толстого «За что?» (1906), в котором великий писатель описывает трагическую историю любви юной Альбины к молодому офицеру Юзефу Мигурскому (в рассказе изменено имя).
Невеста же Янушкевича — Стефания Гиновская — не собиралась оставлять своего возлюбленного, наоборот, в письмах договаривалась, чтобы при первой возможности переехать к нему в Сибирь, обвенчаться. Даже прислала обручальное кольцо. Поэтому у Адольфа даже в сибирской глуши оставалась надежда. Но… в 1833 г. в Омске был раскрыт заговор, известный как «Омский мятеж», и Янушкевич, видимо, решил, что свобода в ближайшее время ему не «светит», а появись у него дети, они были бы приписаны к низшему сословию. Да и жизнь в Желаково, где тогда находился Адольф Михайлович, более чем аскетична, как сюда приглашать молодую жену?
И Янушкевич возвращает Стефании кольцо и пишет, что их пути должны разойтись…
Только в Омске, получив интересную работу, Янушкевич почувствовал в своём сердце прежние оптимистические нотки: всё, что происходит в Сибири, всё, чем живёт мир, начинает по-настоящему интересовать и волновать ссыльного поляка…
…Начиная с 1843 г. он совершает ряд поездок по землям Среднего и Старшего жузов, которые находились в ведении главы Пограничного управления генерала Вишневского. Уже после первой поездки он был влюблён в бескрайние казахские степи, его поэтическую душу увлекла романтика путешествий, кочевой жизни казахских племён. Янушкевич встречался со многими главами казахских родов и завоёвывал их доверие, был в курсе существующего там большого социального расслоения, о чём сообщал в своих докладах. Являясь ссыльным и государственным служащим, он представил реальные факты и события, миниатюрные изображения своей собственной жизни и людей, которых он встречал на своём пути. За более чем десятилетнее путешествие по степи у него появилось много друзей среди казахов. Он был частым гостем в юртах, как бедных людей, так и богатых биев.
Наиболее плодотворной для Адольфа Янушкевича была поездка 1846 г. в составе экспедиции (комиссии) генерала Вишневского, которая продолжалась более 5 месяцев с мая по октябрь. Путь экспедиции, посетившей Средний жуз с заданием произвести перепись населения и скота и рассмотреть на месте просьбы пяти больших племён Старшего жуза о принятии их в российское подданство, пролёг от Омска через Семипалатинск, Аягуз к отрогам Джунгарского хребта, озеру Ала-Коль, рекам Лепсе и Каракол, далее поездки к озеру Балхаш, речке Токрау, и горам Куу, Каркаралы, Чингиз-Тау…
Сегодня особую литературно-историческую ценность представляют страницы и строки Янушкевича, посвящённые Кунанбаю Ускенбаеву, отцу великого казахского поэта Абая — бий Кунанбай сопровождал комиссию в поездках по степи и упоминается бывшим польским повстанцем множество раз:
»…Сын простого киргиза, одарённый природой здравым рассудком, удивительной памятью и даром речи, дельный, заботливый о благе своих соплеменников, большой знаток степного права и предписаний алкорана, прекрасно знающий уставы, касающиеся киргизов, судья неподкупной честности и примерный мусульманин, плебей Кунанбай стяжал себе славу пророка, к которому из самых дальних аулов спешат за советом молодые и старые, бедные и богатые. <…> Облечённый доверием сильного рода Тобыкты, избранный на должность волостного управителя, исполняет её с редкостным умением и энергией, а каждое его приказание, каждое слово выполняется по кивку головой…»
Как известно, объёмистое следственное дело Кунанбая Ускенбаева, обнаруженное в Государственном историческом архиве Омской области архиве академиком А. Х. Маргуланом, составлено лишь в середине 50-х гг. XIX в. Таким образом, Янушкевич первый донёс до европейцев достоверные сведения об одной из крупных фигур феодальной эпохи казахского общества и об отце великого поэта и мыслителя Абая Кунанбаева.
По письмам и дневниковым записям видно, что Адольф Янушкевич питал большое пристрастие к народному творчеству: легендам, песням, сказаниям — и с удовольствием записывал их в дневнике. Например, с большим уважением рассказал он о старом, всеми забытом, когда-то широко известном казахском поэте Тюбеке, записал и передал прозой рифмованные строчки слепой поэтессы Жазык. В письме к верному другу, поэту и публицисту Густаву Зелинскому он так описывает песенное состязание акынов (поэтов) Орынбая и Жаная:
«Началась борьба. Немая тишина вновь объяла юрту. Как на Олимпийских играх, два поэта боролись друг с другом. Едва один выстрелит строфой, другой немедля отстреливается; первый смело нападал, второй мастерски защищался; страсть у обоих всё возрастала и разжигала острую борьбу. Это была захватывающая картина».
В состязании победил Орынбай, и вот что пишет о нём Янушкевич:
«Потомственный поэт, от деда и отца, бард каледонских кланов, уже с 10 лет воспевал каждый предмет, который видел, а сегодня, обогащённый известиями, какие услышал в степи, полон воображения, с неслыханной лёгкостью и мастерством, смелым и вдохновенным голосом он пел несколько часов кряду о предметах очень важного содержания. Весь погружённый в свою импровизацию, он, право же, впадает в экстаз, а все его слушают с восхищением. Громкое «барекельде!», «барекельде!» только и прерывает его пение, а как только выйдет он из юрты, кони и халаты вместо лаврового венка увенчивают мастерство поэта. Его зовут Орынбай».
А далее Адольф Янушкевич пишет свои знаменитые слова о казахском народе:
«И всё это ведь, думал я, слышу своими ушами в степи, среди народа, который мир считает диким и варварским. Несколько дней тому назад я был свидетелем столкновения между двумя враждующими партиями и с удивлением рукоплескал ораторам, которые никогда и не слышали о Демосфене и Цицероне: а сегодня передо мной выступают поэты, не умеющие ни читать, ни писать, однако поражающие меня своими талантами, ибо песни их так много говорят моей душе и сердцу. И это дикие варвары? И это народ, которому вовек предназначено быть только никчёмными пастухами, лишёнными всякого иного будущего? О нет! Воистину! Народ, который одарён Творцом такими способностями, не может остаться чуждым цивилизации: дух её проникнет когда-нибудь в киргизские пустыни, раздует здесь искорки света, и придёт время, когда кочующий сегодня номад займёт почётное место среди народов, которые нынче смотрят на него сверху вниз, как высшие касты Индостана на несчастных париев».
Природа Казахстана вызывала у Янушкевича восторженное состояние и вдохновение. Отличительной особенностью описания казахских степей являются образность языка, богатые метафоры, сравнения, антитезы, в изобилии рассыпанные на страницах его дневников и писем. Когда читаешь великолепно сделанные им зарисовки степных пейзажей, невольно вспоминается чеховская «Степь» — не менее восхитительные описания природы мы находим и у Янушкевича:
«Перед нами, за нами, направо, налево, куда ни кинешь взор, распростёрлась ужасающая пустыня, и нигде на ней ни человека, ни зверя, а над ней, как над водами мёртвого моря — ни одной птицы… Сама степь, глухое молчание которой до этого лишь временами нарушал пронзительный свист метели, нежданно оживает, ибо на всём её невообразимом пространстве разносится торжественный звук киргизской песни…»
А его фраза: «А воздух так чист, так лёгок, так здоров, что я вдыхаю его с настоящим наслаждением», — не напоминает ли нам лермонтовский шедевр:
«Какое-то отрадное чувство разлито во всех моих жилах. Воздух свеж и чист, как поцелуй ребёнка…»?
А. Б. Мицкевич
…Будучи способным филологом, талант которого в своё время пленил сердце великого поэта Адама Мицкевича, Янушкевич в своих дневниках и письмах постоянно стремился к тому, чтобы новые для его соотечественников явления из казахской жизни были предельно понятны и воспринимались ими как близкие, или в связи, или в сопоставлении, или в ассоциации со знакомыми им общественными или художественными явлениями, фактами. Поэтому в записях Янушкевича часто встречаются сравнения, эпитеты, тропы, метафоры, порою целые выдержки из произведений западных поэтов и писателей, которые в уместном употреблении польского революционера выполняют очень интересную функцию раскрытия сущности и характера того или иного явления казахской действительности.
…В одном из писем Янушкевич говорит о намерении по возвращении из путешествия в Омск «заняться приведением в порядок своих записок… в тишине моей комнатки буду писать историю нашей поездки и, как узник Великой Британии забыл о Европе, так и я забуду о вас». Судя по тону письма, можно полагать, что Янушкевич, видимо, довольно скоро, не давая остыть впечатлениям от поездки, намеревался, «забыв» друзей, взяться за написание её истории…
Обложка книги Адольфа Янушкевича «Письма из Сибири» с портретом автора. Варшава, 2003 г.
Осенью 1849 г. Янушкевич ушёл в отставку из Пограничного управления в чине коллежского регистратора, но ещё три года жил в нашем городе. Кто знает, может быть, он так и остался бы в Омске до своего смертного часа, но в 1852 г. его брат Евстафий, в своё время благополучно ушедший от возмездия, отдыхая в Карлсбаде, повстречался с меценатом Анатолием Николаевичем Демидовым и замолвил словечко за Адольфа.
В итоге ссыльный революционер был переведён из Омска в Нижний Тагил.
Около четырёх лет Янушкевич работал библиотекарем на одном из Демидовских заводов. После смерти Николая I он был, наконец, реабилитирован и летом 1856 г. вернулся домой.
Это был уже пожилой, больной человек. За 25-летний период ссылки в Сибирь он »…перенёс десяток горячек, два воспаления лёгких и горла, три зимы сплошного ревматизма, и всё это от холода». Недолго он прожил в родном доме. В 1857 г. его не стало — умер он в родных его сердцу Дзяхильнах (очевидно, нынешнее Дягильно Дзержинского района Минской области). Но остались его дневники, многочисленные письма — поляка-повстанца, прожившего в Омске почти половину своих «ссыльных лет», выдающегося этнографа, поэта, публициста, на досуге, в числе других занятий, искавшего и резиденцию Чингисхана, откуда великий завоеватель «метал свои молнии как Юпитер с Олимпа»…
Но в Омске о Янушкевиче почти не вспоминают…
После его смерти Густав Зелинский доставляет все письма и дневники покойного в Париж его братьям: Евстахию и Ромуальду, которые в 1861 г. издают книгу «Жизнь Адольфа Янушкевича и его письма из киргизских степей».
Второе её издание появилось в 1875 г. в Берлине. Эта книга, являющаяся сегодня библиографической редкостью (в библиотеках России выявлены только два экземпляра — в Петербурге и Москве), состоит из двух томов. В первом дана биография Янушкевича, написанная его другом по Виленскому университету Феликсом Вротновским. Она отражена в шести главах, среди которых и «Пребывание в Омске (1841–1853)». Второй же том содержит в основном путевые заметки Янушкевича, связанные с его поездками по Казахстану. Первый (неполный) перевод с польского языка на русский был сделан известной исследовательницей польско-русских культурных связей Фаины Стекловой (1910–1980) и в 1966 г. вышел отдельной книгой в Алма-Ате.
Позднее выходили и другие издания дневников и писем Янушкевича (все несовершенны, по мнению специалистов), но в России, кроме переводов отдельных глав, ни разу… Кто возьмёт на себя этот труд?.. Вопрос, впрочем, риторический…
Читайте другие материалы ПРОЕКТА «Имена, забытые Омском»
Город наш становился и колыбелью эволюции таланта, мировоззрения и мироощущения многих писателей… Он был местом их мытарств и учёбы, страданий и счастливых прозрений. И последним пристанищем… В новой рубрике БК55 «Имена, забытые Омском» её автор, писатель Юрий Перминов, лишь попытается явить «городу и миру» сей факт.
Юрий Перминов: «Имена, забытые Омском»
2. Юрий Перминов: «После омских приключений Эразм Стогов бросил пить»
3. Юрий Перминов: «Николай Чижов никем себя, кроме как моряком и поэтом, не представлял…»
4. Юрий Перминов: «Гордость и украшение нашей литературы» занимался делами о поджогах и убийствах»
