В воскресенье, 22 июня 1941 года, отец с утра пошел с другом в Центральный парк. Он был, где и сейчас, – на улице Хмельницкого, а жили мы на углу нынешних улиц Яковлева и Сазонова. Улица Яковлева тогда называлась Осводовская. Шли пешком. Хотя городской транспорт существовал, ходил трамвай, уже появились первые автобусы, которые пришли на смену открытым грузовикам с лавками, но транспортом пользовались редко. В основном все ходили пешком, расстояния никого не смущали. Во-первых, это было привычно; во-вторых, транспорта было мало.
Вход в парки и сады был платный. Он стоил недорого, но мальчишкам хотелось сэкономить. Парк был обнесен забором, но забором деревянным, не очень высоким, и к тому же с дырами. Ребята нашли щель в заборе, пролезли в нее, но в парке дежурили дружинники. Ребят заметили, поймали, записали и выдворили. Друг отца предлагал повторить попытку, но у отца после этой истории настрой уже пропал, и он во второй раз не захотел этого делать. Друг же полез снова, и на сей раз удачно, а отец пошел домой, опять пешком.
Уже подходя к дому на улице Орджоникидзе, он встретил мужчину, который бежал по улице и кричал: «Война!». Отец посмотрел на него с недоумением, решил, что он напился и от этого не в своем уме. Время было уже около полудня, в городе было тихо, народ отдыхал. Когда отец пришел домой, домашние были уже в курсе и подтвердили страшную новость. Потом весь день родные бегали по магазинам, скупали все, что могли. Дома лежали деньги – пять тысяч рублей. Копили на покупку дома. Ведь на получение квартиры, кроме советских служащих, никто особо не надеялся. Подавляющее большинство жили в своих домах. Такая сумма была по тем временам была приличная, достаточная для покупки дома. Но с покупкой не спешили, выбирали. На Осводовской мы жили на квартире, тоже в частном доме. Там мы поселились в 1937 году, когда дед с семьей приехал в Омск. Первые месяцы после приезда жили у родственников, потом сняли эту квартиру. Дед был сапожником, хорошо зарабатывал и с 1937 до 1941 года смог скопить на дом.
Жили небогато, но не нуждались. Перед войной народ в принципе жил неплохо. В магазинах все было. Ни тебе проблем ни с продуктами, ни с очередями. За первые же месяцы войны все денежные сбережения ушли: сначала на запасы, но из магазинов быстро все исчезло, и остатки сбережений съело резкое подорожание продовольствия. Карточки ввели быстро, по ним продавали продовольствие по довоенным ценам. Но продуктов по карточкам не хватало, а на базаре все подорожало в десятки и даже сотни раз. Откуда брались товары на базарах? Спекулянтов ловили, расстреливали, но нелегальная торговля продолжалась. В Омск хлынул поток эвакуированных. Кто-то приезжал организованно с предприятиями, кто-то в частном порядке. В этом потоке были и дезертиры, уголовники. При отступлении не всегда успевали эвакуировать банки. В оккупированных городах деньги мешками валялись на улицах. Их старались провезти в тыл. (На оккупированных территориях они были не нужны, немцы вводили там оккупационные марки.) Эти деньги резко подстегнули инфляцию. Поэтому продовольственные карточки ценились выше денег.
Когда началась война, отцу было 11 лет. Он родился в конце года в 1929 году. В 1941 году он пошел в 4 класс. В те годы начинали учиться с 8 лет. Но, поскольку отец родился в декабре, он пошел в школу, когда ему было уже почти 9 лет. До войны он учился в школе №66 на Красном пути. В первые же месяцы войны школу отдали под госпиталь. Надо было куда-то переходить. Организованно детей не переводили. Но случай для перехода предоставлялся.
В это же время призвали на фронт деда – Ефрема Ивановича. Он был сапожником, специализировался на ремонте обуви. Первое время после приезда в Омск он был кустарем-одиночкой. Но потом кустарей стали загонять в артели. Применительно к сапожникам это была профанация, потому что профессия индивидуальная. Членство в артелях сводилось к сдаче плановых денег. С них потом начисляли какую-то зарплату, но главным доходом были сверхплановые деньги. У деда была сапожная будка на Слободском рынке. В 80-е годы, когда бродил по развалинам рынка, у меня родились следующие строки:
Дорог памятью мне Слободской,
До войны дед мой обувь здесь правил,
А когда грянул час роковой,
Он сапожную будку оставил
И уже не вернулся домой.
Артель, в которой работал дед, называлась «Техремонтобувь». В годы войны отец поступит на работу в эту же артель. Но это будет позже – после 5-го класса, когда отцу будет 13 лет.
А в первые месяцы войны дед продолжал работать. Правда, артель перепрофилировали. Всех собрали в мастерскую и наладили производство солдатских сапог. Еще до войны деда несколько раз призывали на военные сборы в крепость. Вся служба для него сводилась к починке солдатских сапог. Воинского дела как такового он в то время так и не освоил.
В добровольцы дед не записывался, потому что был единственным кормильцем. Бабушка до войны не работала. Отец вспоминал, что до войны замужним женщинам считалось неприлично работать. Она была домохозяйка. Повестка деду пришла в конце августа 1941 года. Он должен был прибыть в Сталинский райвоенкомат. К началу войны в Омске было четыре района: Сталинский, Куйбышевский, Ленинский и Кировский. К Сталинскому району относилась вся правобережная сторона Оми. Военкомат находился в сохранившемся поныне доме на улице Тарской, 20. Я установил на нем скромную памятную доску, на большее у меня нет средств.
В день призыва отец с бабушкой проводили деда до военкомата, дождались, пока его запишут, попрощались с ним там же, у военкомата, и больше его не видели.
У военкоматов доступ родственников не ограничивали. Но прозвучала команда: «По машинам!», и призывников стали торопить с погрузкой. Призыв шел постоянно, поэтому было известно, куда их повезут. Их доставили на сборный пункт в ДК «Металлист» на ул. Вавилова. Он снесен несколько лет назад. Туда же приводили призывников из районов области. По городу было несколько сборных пунктов. На них призывников осматривали, обмундировывали, брили, проводили курс молодого бойца, инструктировали. Иногда там задерживались на несколько суток. Отец с бабушкой от военкомата пошли к ДК «Металлист». Территория была огорожена. Родственников туда уже не пускали. Новобранцев построили во дворе. Отец и бабушка из-за забора мельком видели деда в строю. Потом их увели в здание. Родные разошлись по домам. На следующий день утром отец с бабушкой опять пошли к «Металлисту», но охрана сказала, что новобранцев рано утром уже увезли на городскую ветку. Они побежали на трамвай на ул. Орджоникидзе, доехали до Управления омской железной дороги. Товарный двор городской ветки – сейчас сквер 30 лет ВЛКСМ – был огорожен и охранялся. Сюда к воинским эшелонам свозили новобранцев со всех сборных пунктов. Эшелон еще не отправляли. Новобранцы стояли строем на платформе уже обмундированные. Из-за забора их трудно было разглядеть. Забор был глухой. Бабушка подсадила отца, но кого-то узнать в однообразной большой людской массе было невозможно. Родственников было много. Все пытались увидеть своих, кричали. Стоял сплошной вой. Но из новобранцев практически никто не откликался, они также не могли узнать родных. А для родных это был последний миг, когда они надеялись увидеть живыми своих отцов, мужей, братьев. Все понимали, что почти никто не вернется, тем более это был 1941 год, когда сводки с фронта приводили в ужас.
Дед отправлял письма по пути следования. Сначала их повезли на восток. Первое письмо было из Новосибирска. На Дальнем Востоке вынуждены были держать большие силы на случай вступления в войну Японии. Новобранцами хотели заменить кадровые части. Но в те дни враг рвался к Ленинграду. В Новосибирске эшелон развернули и направили на запад. Второе письмо было отправлено на станции «Омск». Третье письмо было отправлено из Москвы. Последнее – из города Тихвина. Это недалеко от Ленинграда. В нем дед пишет, что их везут в Ленинград. Это было в начале сентября. Через несколько дней немцы замкнули блокаду. Больше вестей от деда не было. Проскочили они в Ленинград или нет – неизвестно. Их могли разбомбить в эшелоне, они могли прямо «с колес» вступить в бой… Только в 1943 году бабушке выдали свидетельство, что дед пропал без вести почему-то в декабре 1941 года. Может, они все-таки прорвались в Ленинград, но из блокады не могли отправить почту.
А в тыловом Омске на квартиру, где остались бабушка с отцом, приехал на ломовой подводе ее брат и забрал их в свой дом на 2-й Ремесленной. Он сохранился, но родственники продали его, сейчас там чужие люди. У двоюродного деда был на то свой резон. На фронт его не взяли по здоровью. Он работал в той же артели «Техремонтобувь», но, чтобы не голодать, он дома шил гражданские сапоги на продажу. Тогда ко всем в принудительном порядке подселяли эвакуированных по мере возможности. Частное предпринимательство, естественно, не поощрялось. Поэтому он не был заинтересован, чтобы в доме жили посторонние. Приняв у себя дома семью фронтовика, он избежал подселения эвакуированных. К тому же отец уже владел сапожным ремеслом и помогал своему дяде.
Норма выдачи продовольствия по карточкам была разная для разных категорий населения. Меньше всех получали иждивенцы. Потом шли дети, за ними – рабочие и служащие. Больше получали рабочие на тяжелых производствах и больше всех – военнослужащие.
Бабушка попадала под категорию иждивенцев. С одной стороны, это вынуждало к полуголодному существованию, а с другой стороны – трудоспособных иждивенцев принуждали работать. Бабушка была малограмотной, профессии не имела, поэтому устроилась уборщицей в штаб стройбата у Шепелевского кладбища. 2-я Ремесленная как раз начиналась от этого стройбата. На работу ходить было недалеко. Бабушка надеялась на «продвижение по службе», что ее переведут в столовую стройбата, но так всю войну и проработала уборщицей в штабе. Уволиться было нельзя.
Весной 1943 года на семейном совете решили, что отец уже взрослый – ему 13 лет, что в войну негоже сидеть в школе, и после 5 класса отец начал работать в той же артели «Техремонтобувь». Тем более, что в ремесле он уже совершенствовался под руководством дяди.
Когда в 1941 году отец стал жить на Ремесленных, он пошел в мужскую школу №17, которая находилась на 1-й Восточной в деревянном доме. Потом там была контора ДРСУ. Дом снесен в 70-е годы. В школе было печное отопление. Но в войну школа не отапливалась. На уроках дети сидели, одетые по-зимнему, в пальтишках и шапках, писали в рукавицах. Поскольку лучшие школьные здания были отданы под госпиталя, занятия в школе шли в пять смен. Уроки сократили до получаса. На переменах выходили побегать по коридору, чтобы согреться. Тетрадей не было. Писали на книгах, старых тетрадях. Писали чернилами, они были водные и за урок успевали замерзнуть.
Отец проработал в войну два года - до ее окончания. Сначала он шил солдатские сапоги, а затем, после создания филиала артели, как его называли «артель «резинщик», ремонтировал резиновую обувь. Военные заказы они тоже выполняли, но работали и для населения.
О людях в войну все же заботились. Работая, отец получал рабочую карточку, но особых преимуществ это ему не дало, потому что он потерял право на дополнительное питание детей фронтовиков. Их кормили в отдельной столовой под магазином Яблонька на улице Ленина, 20, где сейчас цветочный магазин.
В сентябре 1945 года отец вернулся в школу №17, где встретил своего бывшего одноклассника, который два года просидел в 5 классе и остался на второй год в 6-м. Они снова учились вместе.
Карточки отменили только в 1947, но продуктов все равно не хватало. Вместо карточек ввели «кубики». Покупатели были закреплены за определенными магазинами. И по очереди вначале отоваривали жителей определенного квартала – «кубика», а остальным - что останется. Эта система просуществовала больше года, но в 1948 году отмерла, потому что продуктов стало хватать.
Последние новости в войну в основном узнавали из репродукторов, развешанных в людных местах. Даже легендарные «тарелки» - домашние репродукторы - были не у всех. Пока Красная армия отступала, сводки Советского информбюро были сухими и немногословными. Говорили, что «на фронте идут позиционные бои», а в конце сообщали, что оставлен такой-то город. При этом называли только крупные города. Зато, когда намечалось контрнаступление, называли все освобожденные населенные пункты вплоть до деревень. Отец уже тогда неплохо знал географию и следил за событиями на фронте. После каждой победной сводки он недоумевал: а когда же эти населенные пункты были сданы?
В декабре 1941 года в госпиталь, который находился в 19 школе, привезли брата деда. Он отморозил ноги под Москвой. Брат деда также был сапожником, как и все в деревне. Но солдатские сапоги его не спасли. Боеспособными под Москвой оказались только Сибирские дивизии, которые были обмундированы в тулупы и валенки. Брату деда ампутировали пальцы на ногах и комиссовали. Отец постоянно ходил к дяде в госпиталь. Дядя получил все почести инвалида войны и дожил до 90-х годов.
Одним из развлечений в войну был футбол. Отец часто бывал на стадионе «Динамо». Спортивная жизнь не замирала. Даже игра местных команд собирала полные трибуны. Мальчишкам разрешали присутствовать на тренировках и во время матча возвращать на поле улетевший мяч. Отец любил на тренировках подавать мяч Севке, который играл за Интендантское училище. В дальнейшем он стал знаменитым футболистом и хоккеистом Всеволодом Бобровым. Вместе с отцом на стадионе часто появлялся Робя – будущий поэт Роберт Рождественский. Близкими друзьями они не были, но мячик вместе пинали. Со стадиона на Ремесленные отец обычно ходил пешком.
Трамвайная ветка на Гусарова была, но только однопутная, и, чтобы не терять времени, не ждали. Разъезд был у Центрального рынка, где сейчас Торговый центр. Ожидание имело какой-то смысл, если трамвай уже стоял на разъезде и ждал встречного. Со стадиона обычно шли по Ленина мимо «серого дома», 19-й школы. Чтобы увидеть трамвай на разъезде, надо было обогнуть памятник Сталину, сейчас на его пьедестале орденоносная стела. Если у Сталина видели, что трамвай встал, то бегом бежали через голую площадь Дзержинского и, как правило, успевали. Благо, преград на пути не было. Улица Гусарова была на квартал длиннее и начиналась от самого памятника Сталину.
В 1945 году народ уже возвращался к мирной жизни, многие тревоги и переживания оставались позади. С фронта шли победные сводки. Победа была уже очевидна, что оказывалось только вопросом времени. И вот, обычный будний день стал Днем Победы! Объявили о капитуляции Германии. Все радовались, поздравляли друг друга, даже, по довоенному обычаю, выпивали не одну чарку. Но почти никто не бросал работу. Продолжали трудиться в обычном режиме. К ближайшим выходным приурочили праздничный митинг. Но особого ликования отец не помнит. Люди устали от войны, от постоянного напряжения. К радости примешивалась боль невосполнимых утрат. Победа к нам не с неба упала. Нас никто не освобождал. За нее слишком дорого заплатили. Понятно, что у нас не было выбора. Мы воевали не за колонии, как немцы, а за Родину. Но осознанную еще при царе идею сбережения народа забыли.
9 мая 1975-го в Омске открывали Парк Победы. Идея парка состояла в том, что его масштаб должен соответствовать масштабу Победы, т.е. быть великим. Авторов проекта не смущало, что в войну там находились промзона, болото, пустырь, и там никого не побеждали. Но мы с отцом пошли на открытие. Людей было очень много. Они шли нескончаемой скорбной вереницей, возлагали цветы и возвращались по боковой аллее. Мы тоже шли в этом людском море. Но цветы мы возложили не солдату-победителю. Мы остановились у камня, на котором выбито «1941». Отец сказал: «Теперь и у нас будет, куда прийти поклониться». Ведь могилы деда нет.
Памятник солдату-победителю – это хорошо, но в нашей семье нет вернувшегося победителя. В Омске до сих пор нет памятника погибшим. Власти категорически отказываются увековечить память не вернувшихся с войны на том месте, с которого они уходили – на городской ветке. Мой отец никого не провожал на войну из парка Победы и никого не встречал в этом парке. В его памяти на всю жизнь остался эшелон, уходящий с городской ветки. Он завещал мне эту память. И я ее сохраню. И ни один тупой, зажравшийся чинуша не выбьет из меня эту память. Я завещаю ее своим внукам. Я не один. Многие потомки погибших красноармейцев хранят в памяти последний миг расставания.
После войны эти тяжелые воспоминания в народе постарались сгладить. Ветку ликвидировали.
На ее месте разбили сквер. Но с годами память становится все острее.
В войну Омск не бомбили. Но она оставила свои шрамы в нашем городе. Когда в войну размещали предприятия, об их перспективе не думали. Искали подходящие помещения. И вот, в центре города, в незапланированных и неподходящих местах, появились крупные заводы. Так, завод Козицкого разместили в школе, потом ему отдали недостроенный корпус пединститута, а затем построили заводские корпуса на кладбище. Корпуса Агрегатного завода также стоят на кладбище. Завод «Электроприбор» сначала занял учебный корпус и недостроенный жилой дом. А потом вместо запланированного жилого района выросли заводские корпуса. Табачная фабрика вообще появилась в Омске случайно и заняла профилакторий Сибзавода. После войны эту ситуацию усугубили. Сейчас приходится что-то делать и с этим «эхом» войны. Но исправить положение очень трудно. Заводы выросли. Но это и часть нашей памяти о войне, о подвиге омичей в тылу, ковавших великую Победу!
