Дина Рубина: «Моя судьба – Золушки провинциальной»

Известная писательница и киносценарист пооткровенничала с омичами в процессе онлайн-трансляции, проведенной библиотеками по всей России. Отвечая на вопросы она рассказала,почему автора романа надо убивать до экранизации произведения, и почему никогда не дает советов.

– Дина, что подвигло Вас писать?

– Дурость подростковая. Рассматривать мою судьбу, в смысле «делать жизнь с кого», совершенно несерьезно.Я писала все время и никогда ни у кого ничего не спрашивала. Я никогда не делала уроки, с меня не надо брать пример, дети, никогда. Когда я научилась читать, тогда я научилась писать. И с тех пор всегда писала. По глупости, по наглости послала в журнал «Юность» свой рассказ. Его напечатали, и мне показалось, что это гораздо проще, чем пирожки печь. Я послала второй рассказ, потом третий, так меня заволокло этим тайфуном в литературу, до сих пор копошусь как-то. Моя судьба – это судьба такой Золушки провинциальной, которая вдруг оказалась напечатанной во всесоюзном журнале тиражом в три миллиона экземпляров. Он отправлялся во все тюрьмы и корабли Тихоокеанского флота. Все моряки мне писали.

– Вы опубликовали свой первый рассказ довольно в юном возрасте. О чем писала маленькая Дина?

– Я с такой иронией отношусь к всем своим ранним почеркушкам. Я никогда их не включаю ни в один свой сборник, потому что нужно иметь уважение к печатному слову. И вся моя семья до определенной степени вначале как-то несерьезно относилась к моим попыткам чего-то там такое написать. Я все время что-то писала. Я была такой скверной ученицей, я выпила столько, как говорит мама, крови из жил родных родителей, что я просто измучила всех. Когда журнал «Юность» опубликовал мой рассказ, все это в моей семье рассматривалось как очередной финт, что я добилась еще чего-то кошмарного. Что мама, которая была заслуженным учителем Узбекистана, и каждый раз ей жаловались на меня учителя, мне ставили с натяжкой «резиновую» троечку только из уважения и жалости к маме. Бывает в семье горе. Вот такая девочка. Я опубликовала рассказ, и вдруг мне присылают чек на 89 рублей. Мама была сражена и повержена. Мама сказала, что мы должны купить что-то, что я запомню на всю жизнь. «Это твой первый гонорар», – сказала она в духе Бабеля. Мы пошли, и где-то на Фархатском рынке купили страшную розовую кофту. Надо казать, что эта кофта не выдержала первой стирки, она была чудовищного цвета, что в народе называют «сочный».

– Что в написании романа для Вас является самым сложным: замысел сюжета, развитие или финал?

– Всегда по-разному. Замысел иногда оглушает тебя как затрещина. Я помню однажды, когда мы с мужем впервые оказались в Италии, в Венеции, у нас был замечательный путеводитель из серии «Окно в мир». Там было все. Мы были вынуждены покупать путеводитель в каждом городе. Надо сказать, что местные издатели дают переводить это на русский язык, я думаю, каким-нибудь студентам факультета славистики.

Переводят они своеобразно, и я, конечно, кипела, когда я читала вслух этот путеводитель. И вот в Венеции, исходив все ноги с утра до вечера, валяясь в номере уже совершенно без сил, я пролистывала этот путеводитель по Венеции и сказала мужу, опять-таки, кипя от возмущения: «Ну посмотри, как эти умники переводят венецианское наводнение: «Высокая вода Венецианцев». И когда я это произнесла, я просто похолодела. Я поняла, что это название повести. Оставалось только ее написать. Я вернулась домой и написала.

– Как родился замысел произведения «Синдром Петрушки»? Остались ли Вы довольны экранизацией?

– У писателя есть такое странное существо многоокое, которое все время рыскает глазами и что-то ищет и находит странных людей. Как вы сами понимаете, писателя не интересуют нормальные люди с устойчивой психикой и с хорошей биографией. Писатель ищет какую-то изюминку, какую-то странность, тогда получается литература. Вот так я неожиданно встретилась с человеком, он был актером, который исполнял роль Петрушки. Это было случайно, меня пригласил режиссер кукольного театра встретиться с его актерами. В то время вышел роман «Почерк Леонардо» о женщине, которая видит в зеркалах будущее. Они делали по нему спектакль, и им захотелось поговорить. Я пришла, там человек 30, симпатичные молодые ребята, мы посидели, поговорили. Я сказала, что мне пора их покинуть, так как в то время я обсуждала экранизацию романа «На солнечной стороне улицы». Я должна была срочно уехать. И вот Ирина Уварова мне говорит: «Вас отвезет наш Петрушка. Андрюш, ты можешь отвезти?». Мы сели в машину, поехали. Попали в одну из московских пробок. Я спросила: «Вы извините меня, пожалуйста, может быть, я не расслышала, вас все-таки зовут Петя или Андрей?» Он сказал: «Ну, меня зовут Андрей, но я Петрушка! Вы же понимаете, что такое «Петрушка?» Я говорю: «Ааа, это вот это....» И я понимаю, что допустила какую-то чудовищную бестактность, и он бросил руль посреди дороги, принялся размахивать руками, рассказывая мне о странном персонаже «Петрушка», о том, как он в народности у ацтеков появился, о немецком представителе, о французском и так далее. Я поняла, что это гигантская область невероятного знания, таинственная область человеческой деятельности. В то время мне было совершенно не до кукол, я занималась реставрацией, очень серьезными вопросами по технике живописи, но, вернувшись из этой поездки, я написала роман о сумасшедшем кукольнике. Это была первая запись. С этого все и началось.

Что касается экранизации, я всегда повторяю, что автора романа надо убивать до премьеры фильма. Ведь это совсем другой вид творчества. Это другие люди. Представьте себе, персонаж, которого ты придумал, взрастил, он что-то у тебя делает на протяжении трех лет, пока пишется роман, а потом ты видишь на экране совсем другое лицо. Это довольно страшная вещь. Я не знаю, кто из авторов был бы доволен экранизацией своего романа.

– У Вас музыкальное образование, какое место музыка занимает сейчас в Вашей жизни?

– Очень сложный вопрос. Музыке я посвятила 17 лет своей жизни и искренне считала, что это годы, выброшенные куда-то под откос. Я продала инструмент, не садилась за фортепьяно, я считала, что это время отнято от литературы. Но со временем стало понятно, что пластика фразы, музыкальная интонация того или иного отрывка очень перекликается с музыкальным произведением. Я даже обратила внимание на то, что иногда мне приходится строить литературное произведение по схеме музыкального. Видимо, то, что в молодости засело в нас очень крепко, его трудно вышибить из себя. А, может быть, и не нужно.

– В книге «Больно, только когда смеюсь» Вы с такой любовью пишете о своем дружеском окружении. Кто сейчас составляет круг вашего общения?

– Тот круг, который у меня есть, я вынуждена сокращать. Потому что у меня не столь давно родились внуки, которые требуют моего неукоснительного внимания и моей авторской кухни. Поэтому, учитывая, что остальное время я должна потратить на работу, я сейчас не так часто встречаюсь с друзьями. Но они все при мне. Я уже в таком возрасте, когда важно знать, что с человеком все в порядке, написать просто «Привет», что-то такое сказать по телефону, а выпивать не так здорово.

– Вы один из авторов «Тотального диктанта». Как вы отнеслись к этой работе?

– Тотальный диктант – это целая история из моей жизни, и история очень захватывающая. После написания и проведения Тотального диктанта прошла мощная кампания по развенчанию моего стиля, я была назначена «израильской матерщинницей». Я говорила, что это правда, действительно израильская, ведь я живу там уже 30 лет. И действительно, я в нужный момент в правильном месте, в нужном контексте могу употребить слово неформальной лексики, потому что это наиболее яркое слово. Это вопрос стиля. Тотальный диктант обрушился на меня совершенно неожиданно. В тот момент я полностью была погружена в написание трилогии «Русская канарейка». И тут мне приходит письмо с просьбой стать автором Тотального диктанта. Причем я абсолютно пещерный человек. Я не читаю газет, у меня дома нет телевизора. В первый раз я им отказала. А они не отстают. Пишут: «Дина Ильинична, студенты Новосибирского университета проголосовали за Вас. Первым автором был Лев Николаевич Толстой, потом Борис Стругацкий, и вот, в этом году они выбрали Вас».

Ну, это уже серьезно. Я им говорю, что очень погружена в работу. На что они мне: «Вы знаете, это три отрывка по 300 слов. Это абсолютно мало». Они пишут, что это три коротеньких эссе, в первом надо развить тему, второе нужно представить в полном блеске аргументации и третье как-то завершить. Это вызов литератору. Литератору, который сидит за тремя книгами огромной трилогии, предлагают написать три абзаца и все там начать, расширить и завершить. Это был вызов. И знаете, я решилась на это. Когда я стала искать тему, я думала: «Черт побери, что же может быть интересно этой молодежи?» И поняла: что еще может быть интересно молодежи, чем интернет в самых разных проявлениях? Интернет – что это? Вселенское зло или благо? Наша потрясающая возможность проникнуть в самые мельчайшие закутки жизни или это проклятие цивилизации? И я написала действительно три абзаца, целая компания филологов занималась этой работой. Меня пытались в чем-то исправить, написали, что у меня несколько пессимистичный взгляд. На что я сказала, что можете найти себе другого автора-оптимиста. В общем, это было страшно интересно.

Тотальный диктант вызывает у меня широченную улыбку, я счастлива, что приняла участие в этом замечательном начинании.

– Какой Вы совет можете дать юным писателям?

– Я никогда не даю советов. Все, что касается литературы, я отношу к низменным позывам моего существа, и поэтому сказать я могу только одно: юный писатель, который спрашивает совета, должен немедленно прекратить этим заниматься, потому что совета спрашивать ни у кого нельзя. Каждый писатель даст совет из области своей практики. Вам же предстоит стать совершенно другим писателем. Просто пишите свои истории. Рассказывайте истории сегодняшнего утра, завтрашнего вечера, какого-то своего приключения. Пишите жизнь такую, как вы видите ее. С этими уже готовыми вещами надо попасть в какое-либо литературное объединение, где еще 15 «волчат» таких же, как вы, будут грызть вас, и клочки будут лететь по закоулочкам. И это очень хорошо в вашем возрасте, потому что в вашем возрасте надо подставлять все места, чтобы били наотмашь. И если это вас не сломит, тогда считайте, что вы можете писать, и пишите.

– Вы не раз отмечали, что к написанию каждой книги Вас подталкивали знаки судьбы. А какой знак судьбы был дан по поводу трилогии «Наполеонов обоз»?

– Я очень давно собирала материал к этому роману. Мне очень давно хотелось написать о России. Мне ужасно захотелось в деревню. Я, как говорила одна моя давняя приятельница, глубоко не русский человек. Я родилась в Ташкенте и 30 лет там прожила. Возле меня всегда вертелось большое количество различных народов и национальностей. Я очень люблю эту пестроту. А тут мне очень захотелось в Россию. Я ринулась в деревню под Боровском. Там жил незабвенный мой друг, литературный агент Надежда Холодова. К сожалению, она уже умерла. Я очень печалюсь по этому поводу. Все наши письма, ее соседи, ее рассказы и ее собака – все это согревало, и я думала, что надо написать. И вот, я приехала и зашла в лавку антикварную, а там продавец говорит: «Вот видите – скатерть, наполеоновской ее называют. Этой дорогой Наполеон шел, наполеонов обоз, который пропал». Я возвращаюсь и начинаю копать в сторону пропавшего наполеоновского обоза. И там я нахожу сюжет об ужасах той войны. А там, где герои, там всегда любовь. Ни одно литературное произведение без любви не живет.