«Король омской обналички» Станислав Мацелевич: «На свободе меня все радует!»

Известный омский бизнесмен и несостоявшийся «лидер криминального ОПС» дал свое первое официальное интервью в новом для себя статусе «вольного человека».

Неприметные апартаменты в центре города, у моего будущего собеседника, не прекращая, звонит мобильный… Он не успевает «снимать трубку».

Встречи, общение с глазу на глаз, друзья, знакомые, родственники, бывшие и будущие бизнес-партнеры, консультации — все расписано буквально по минутам… Не редко отвечать на важный звонок приходится годами проверенной подруге, она же секретарь в одном лице — таков свободный распорядок дня некогда одного из самых статусных и загадочных сидельцев омского СИЗО Станислава Мацелевича, прозванного с легкого языка моих коллег по СМИ

«Королем обналички».

Признаюсь, вживую этого человека, обвиняемого в создании организованного преступного сообщества, в незаконной банковской деятельности и в отмывании денег более чем на миллиард рублей, мне видеть не доводилось.

СМИ-ажиотаж вокруг уголовного дела «ОПС Мацелевича» был такой огромный, что в сюжетах из зала суда и в комментариях сторон какого-то дефицита не наблюдалось.

В череде публикаций «не протолкнуться». В арсенале следствия сотни томов уголовного дела, с бухты-барахты и наскоком — не одолеть.

Правда, общественное мнение было сформировано еще задолго до вынесения приговора и таким образом, что виновность фигурантов не вызывала сомнений. У многих. Передо мной энергичный, подтянутый мужчина средних лет и среднего роста, с живыми и выразительными глазами.

— Как первые ощущения на свободе? — вопрос, больше для проформы, неожиданно цепляет собеседника за живое…

— Я за эти годы вообще забыл, что из себя представляет свободная жизнь, — разговор занялся сам собой, без какого-либо формального обмена любезностями и без высокопарных прелюдий. — Я стал думать, что мир на воле такой же, как в следственном изоляторе — он мрачный, тяжелый, лишен каких-либо красок. Но это не так! Для меня первые дни стали настоящим наслаждением. Меня все радует. Мне Омск очень понравился, он кажется очень красивым городом. Начинающаяся весна радует, вчера и позавчера я ходил по улицам, начал таять снег…

Я даже цитировал одному из своих друзей Василия Шукшина. Один из его героев, помнится, говорил, что-то такое: «садиться в тюрьму нужно весной, (суды у нас дают, как правило, точное количество лет) и выйдешь ты тогда из тюрьмы тоже весной, а нет ничего лучше в жизни, чем выйти из тюрьмы весной»…

Это искреннее ощущение конца суровой зимы и финала холодного мрачного периода в жизни передалось, как мне показалось, от моего визави всем присутствующим.И мне — тоже.

— Поверьте, так оно и есть! Нет ничего лучшего в жизни, чем выйти из тюрьмы. Особенно если есть люди, которые тебя ждут, готовы с тобой общаться — это ни с чем не сравнимые ощущения, — Станислав широко улыбается, обнажая ровные ряды, похоже, родных и крепких зубов.

Какое-то время я даже не мог вставить слово или задать вопрос. Казалось, что господину Мацелевичу нужно было выговориться, настроиться на нужную волну.

— У меня был знакомый когда-то на воле, он обеспеченный человек, но раз в месяц он со своего дорогого джипа пересаживался на обычный троллейбус. И объяснял это тем, что, когда ты постоянно ездишь на джипе, то тебя уже ничего не радует, ни его мягкое кожаное кресло, ни кондиционер, все приедается, и ты не ощущаешь радости. Но когда ты поездишь пару дней в переполненном общественном транспорте, вот тогда, вернувшись на сидение своего джипа, ты в полной мере ощутишь все радости комфорта.

Но мне судьба уготовила гораздо более интересную метаморфозу — я более шести лет ездил не на троллейбусе, а был заперт в четырех стенах камеры СИЗО. После этого, выйдя на волю, я радуюсь гораздо больше, чем мой товарищ, который пересаживался с джипа на троллейбус. И обратно.

Образность, как форма восприятия реальности, по видимому, присуща была господину Мацелевичу и раньше. Сужу по тому, что не один раз он это с легкостью демонстрировал на протяжении нашего непродолжительного диалога.

— Станислав, в отношении Вас в Омске сложилось, скорее, сформировалось определенное общественное мнение. Скажу прямо, далеко не радужное и не позитивное. Я, например, Вас представлял совсем другим. Наверное, как и многие, угодил под некие стереотипы — эдакий «матерый уголовник», «мошенник со стажем», «мрачный аферист», человек «себе на уме»… Хотелось либо развенчать, либо подтвердить, что — «досужие домыслы», а что — правда…

— Да, я часто встречался с людьми, которые, наслушавшись мифов обо мне, пересказывали их. А потом, пообщавшись, говорили, что мы тебя представляли совсем по-другому…

— Тем не менее, что-то — легенды, а что-то и нет! Вот, к слову, я вижу на столе книгу с характерным названием «Масонство». Вас, помнится, упрекали в следовании этому закрытому и неоднозначному учению. Чего только стоит знаменитое панно в Вашем личном кабинете… Кстати, на аккаунте Вашего ватсапа фото именно с этой атрибутикой!

— Да мы в свое время обыгрывали масонскую тематику, но именно «обыгрывали». Основная моя компания, помнится, называлась «Первая гильдия строителей», а масонство, если дословно следовать определению, это «братство вольных каменщиков»…

— Хотите сказать, ассоциативный ряд к слову «строитель» и не более? Или, может, нечто большее — философия, идеалы, уклад жизни?!

— Это была своеобразная игра, которая шла параллельно основной работе и никак с ней в производственном плане не соприкасалась. Я, конечно, в шутку привлек пиарщиков и рассказал им, что мы бы хотели во внутреннем колорите нашей организации обыграть масонскую тематику, что-то в этом плане. Вскоре ко мне пришел рекламщик, он на полном серьезе принес довольно большой счет и список мероприятий.

У нас, к примеру, действовал совет СРО, мне было на полном серьезе предложено использовать членами Совета при голосовании стилизованные мастерки каменщиков. Причем, позолоченные с одной стороны, а другая сторона — черная. Соответственно, при голосовании, как это делается в настоящей масонской ложе, черный цвет означает «против», а золотой — это «за». Мастерок каждый стоил порядочно денег. В итоге брат мой сделал опытный образец и подарил его мне на день рождения. На нем был воспроизведен девиз ордера рыцарей тамплиеров «Сим победишь». Такую надпись родоначальники масонства делали на своих мечах. Скорее всего, этот мастерок не сохранился. Золото на нем было сусальное — позолота, а не настоящее.

Но надпись на русском и на иврите была реальная — «Сим победишь!».

У меня накопился целый ряд иных вопросов, времени было мало, но, похоже, масонская тематика увлекла экс-главу «Первой гильдии строителей»…

— Но это было только началом. Рекламщик заявил, что у каждого братства должна быть своя тайна. Как это и было у настоящих средневековых масонов.

Для этого, дескать, предлагаю, оборудовать в СРО некую «Тайную комнату», в ней должен быть помещен хрустальный ларец, подвешенный на цепях к потолку, а в нем должен храниться большой мастерок из чистого золота, инкрустированный настоящими бриллиантами, а сверху он должен быть покрыт обычной эмалированной белой краской. Главная тайна СРО, как любой масонской ложи, должна заключаться в том, что эмалированный и невзрачный строительный мастерок в реальности из чистого золота и бриллиантов!

(Смеется).

— Счет на первый маленький мастерок был порядка 450 тысяч рублей.

Я посмеялся и отправил рекламщика подальше, — «мистификатор» Мацелевич и сейчас, похоже, был собой доволен.

— Тем не менее, информация, видимо, разошлась по городу и по спецслужбам в реальном контексте, с совсем другой подоплекой… — я попытался опустить собеседника с высот полета его фантазий на нашу грешную землю. Это было не так-то просто…

— Мною были приобретены, скорее, для атрибутики, небольшие ритуальные масонские шпаги, которыми посвящали в 30-е годы 20 века, в члены американских лож. Все это в антикварных лавках и по нынешним временам стоит не так дорого.

— Я так понимаю, что в том или ином учении важны все-таки не набор символов, не стоимость старинной атрибутики, а содержание и философия… Их интерпретация и воплощение… — я старался свернуть мысль ближе к реальности и идеологии.

— Безусловно, это было внешним отражением моего стремления к улучшению нравов, улучшению общества. Мне всегда было приятно думать, я так надеялся, что в своей команде, где я руководитель, я смогу сделать так, чтобы отношения между людьми были лучше, чем в остальном мире, совершенней, чище, благородней… Я в этом сообществе устанавливаю правила, и в нем никто не обманывает друг друга, все честны. В нем царит своя особая атмосфера. Я владелец компании, я могу для всех сделать жизнь лучше, чем во всем остальном мире. Такой идеализм тогда во мне присутствовал.

Когда у меня была одна юридическая фирма и несколько сотрудников, да это работало, там были доверительные прозрачные отношения, это была как моя семья, абсолютно во всем.

А когда структура разрослась, то оказалось, что соблюсти эти принципы, к сожалению, не получилось. Внешний мир с его недостатками проникает внутрь, люди подвержены негативному воздействию и коррозии. Одни начинают бороться за финансовые потоки, другие — за доступ ко мне, третьи — бьются за какие-то «откаты», начинается воровство. У меня!

В результате, что я узнаю. Когда меня арестовали, то выяснилось, что мой главный бухгалтер Аристова Юлия Александровна три года собирала на меня компромат! Ее тоже арестовали, так вот, чтобы выйти на волю… А я читал ее показания в материалах дела, где она писала, что, «работая в компании у Мацелевича, я три года собирала на него компромат. И набрала его целый гараж, если вы выпустите меня на волю, то я приведу вас к этому гаражу и все это отдам». И она все это выдала следствию.

Но не такая умная оказалась бухгалтер, она даже не сумела понять, что имевшиеся у нее документы никаким компроматом не являлись, следствие не смогло из этого что-то сделать. Это были безобидные с точки зрения УПК документы, но она-то считала это компроматом, она-то их собирала, будучи вторым лицом всей организации и моей правой рукой. Она целенаправленно воровала с моего стола разные бумажки и складывала это на протяжении трех лет, видимо, для шантажа, возможно, для вымогательства у меня каких-то денег, или еще для чего-то, чтобы в итоге «заложить» меня правоохранительным органам.

Еще не все!

Вторая из бухгалтеров начала меня записывать на диктофон еще задолго до возникновения в компании каких-либо проблем. Но и там ничего не было криминального!

А третья бухгалтер, точно зная дату и время проведения полицейской спецоперации, ничего мне об этом не сказала, а молча уехала отдыхать за рубеж, как бы, по «горящему туру». Чтобы лично у нее не было проблем. Но ее это от ареста не спасло, ее взяли под стражу по возвращению…

Я понял, что оказией задел собеседника за какой-то живой и обнаженный нерв. Который болит, ноет, не дает покоя. До сих пор.

Решил сменить тематику.

— За шесть с половиной лет с кем Вас свела судьба в стенах СИЗО-1 г.Омска из известных персон?

— Со многими удалось и увидеться, и пообщаться. Юрий Гамбург, Вадим Меренков, Олег Шишов, Сергей Калинин, Хабулда Шушубаев… Видел своего первого следователя Павла Юрченко, тоже содержался в СИЗО…

В России всегда так было — от сумы и от тюрьмы не зарекайся. Особенно это актуально для бизнесменов. Страх неизвестности и риск проснуться мошенником сегодня очень велики. Я многие свои мысли, встречи и впечатления переложил на бумагу, кое-что передам вам — опубликуете. По возможности.

— А, как Вам кажется, что стало первопричиной «наезда» на Ваши структуры, что стало провоцирующим фактором для силовиков?

— Дело в том, что я стал мишенью по одной причине — потому что мой бизнес был очень успешным. Я, как глава СРО, имел доступ к большому компенсационному фонду. Эта информация находилась в свободном доступе, она была общедоступна, СМИ об этом также писали. У меня была страховая компания, которую я, взяв ее нулевой и без деятельности, за полгода превратил в успешную и прибыльную. Она стала лучшей и крупнейшей по России за Уралом. И еще был банк, как эффективный финансовый инструмент. Я был самодостаточным! В сумме это оказалось огромным и лакомым активом, который и сделал меня уязвимой мишенью. По прошествии времени, я могу точно сказать, что это произошло бы при любом раскладе.

Раньше или позже.

— У Вас были какие-то далеко идущие планы, может, имелись политические амбиции?!

— Нет. Нет. Политических намерений у меня не было. Успешный бизнес — этого уже достаточно, чтобы попасть в разработку и стать мишенью. Не важно, какие люди, с какими фамилиями и должностями стоят за этим, это как естественный отбор… В джунглях… Под покровом ночи… При свете луны…

— Полагаете, что это судьба любого успешного бизнеса в России?

— Да! Да… Если это не коррумпированный бизнес, если он не повязан с административным ресурсом, то он обречен.

Приобретая страховую компанию в Москве и регистрируя ее в Омске, приводя в Омск банк, я надеялся, что действую на благо города и горожан, создаю рабочие места, создаю налогооблагаемую базу, инвестиционный фон и за это меня здесь будут любить и уважать, но меня лишь только еще сильнее ненавидели за то, что у меня много денег.

У меня хотели все отобрать и порушить, что в итоге и произошло…

— «Благими намерениями…» — для многих сильных мира сего знакомая ситуация! — я, как мог, снижал градус возникшего напряжения. — Но, давайте, вернемся к легендам и реальности. Ходит вот еще такой миф. Якобы, за городом у Вас была усадьба за 200 миллионов, ее «отжали», а потом втихушу выкупил какой-то бывший прокурорский работник за какие-то смешные 200 тысяч рублей. Такие слухи в Омске до сих пор циркулируют…

— Это не совсем точно… Детали я не готов сейчас раскрывать… Но это не прокурорский работник.

Скажу так, это не совсем точные пересказы. Нет никакого прокурорского работника, который бы это сделал…

Имущество, да, отжимали… За страховой компанией, которая принадлежала мне, действительно, числился объект за городом, который был самим следствием оценен в 150 млн рублей. Потом он был продан за 300 тысяч рублей…

— Моя версия, хоть Вы и отпирались, похоже, оказалась близка к Вашей?! Может, это не прокурорский работник приобрел такой лакомый актив, а его родственник?! Все остальное почти совпадает!

— Детали я Вам обязательно расскажу, но чуть позже, это, на самом деле, длинная история…

— Хорошо, ловлю на слове!

Имея ограниченный по времени отрезок времени для общения, я старался пробежаться по знаковым темам. Сделать «закладки» на будущее, так как по обоюдной договоренности сторон запланирован еще ряд встреч и диалогов.

— Много нынче говорится о пытках, о давлении на сидельцев на заключенных… Недавно беседовал с Олегом Шишовым, кстати, тоже пишет книгу, и о Вас там будет глава… (дружный смех в офисе)… Интересно, кстати, будет сопоставить… Тем не менее, как там, за колючей проволокой, с пытками?! Насколько это актуально?

— К счастью ситуация в СИЗО и колониях на протяжении многих лет меняется в лучшую сторону, смягчается. Прежде всего, благодаря Евросоюзу. Когда Россия вступила в Совет Европы, то иностранные правозащитники массово поехали по тюрьмам и изоляторам.

Тогда в колониях были спилены страшные железные жалюзи, которые закрывали обзор и лишали сидельцев доступа свежего воздуха с воли. Это, конечно, образное сравнение, но, будучи там, это ощущается на каком-то физиологическом уровне.

Сейчас в камерах по 9 человек, ранее было до 50 человек, которые спали по сменам. Был смрад, антисанитария, отсутствие нормальных туалетов…

— Это понятно, колонии далеко не курорт и едут туда не на отдых и лечение. У нас и в армии по 50 человек в казарме бывает… И до сих пор… С пытками как? Пытали Вас?

— Пыток, как таковых, не существует, общество меняется. В отношении меня пыток также не было. Физических… Есть другие варианты. Например, меня, совершенно здорового человека, следователь отправил в психбольницу на медосвидетельствование. Я около месяца просидел в палате с восемью убийцами и двумя насильниками, в условиях, где к людям относятся, как к говорящим животным…

Стало заметно, что на глазах у моего собеседника появился характерный блеск. Видимо, спустя годы, воспоминания еще по-прежнему свежи и затрагивают за живое.

Отведя на какое-то время взгляд, Станислав Мацелевич продолжил.

— Мне давали какие-то таблетки, хотя у меня никаких заболеваний не было. Сами сотрудники спрашивали, зачем меня туда отправили, ведь туда отправляли только людей, совершивших странные и тяжкие насильственные действия к себе подобным.

Я-то понимал, что это было сделано с одной целью — чтобы изолировать меня от внешнего мира и парализовать мою волю. При этом мне инкриминировалось, что, будучи за решеткой, я продолжал руководить своей организацией, выводить средства, противодействовать следствию.

Когда я в процессе рассказал судье, что в это время лежал в психушке и ел горстями таблетки, и меня вообще ничего не беспокоило, то даже в зале был смех, и судья, вникнув, вычеркнул эти моменты из обвинения, те доводы, где шла речь про мое единоначалие и лидерство, когда я фактически находился за решеткой… В «психушке».

— Находясь там, мне было запрещено иметь любые документы. А как я мог без них защищаться?

Мне была запрещена какая-либо переписка, никаких встреч с адвокатами.

Только один раз мне удалось написать письмо моей жене. Меня вывели в отдельно стоящую клетку, как Ганнибала Лекторна. С одной стороны встал конвоир с дубинкой наперевес, с другой — здоровый санитар. Мне дали фрагмент бумаги и обломок грифельного карандаша, видимо, чтобы я в порыве ярости и агрессии не заколол моих охранников или не закололся сам — я ведь душевнобольной, раз меня отправили в психбольницу! Я за три минуты написал что мог, потом это легло в ящик для почтовой корреспонденции, только так я мог иметь связь с внешним миром, таким образом защищаться…

— Согласитесь, что эти моменты имеют отдаленное отношение к СИЗО и к ФСИН. Это все-таки полномочия и «законный прессинг» со стороны предварительного следствия….

— Что касается ФСИН — они делают все, чтобы в их заведении был порядок, они не заинтересованы в поддержке обвинения, это позитивный результат разделения ФСИН от МВД, раньше, по моим ощущениям, было хуже.

Лично ко мне сотрудники СИЗО относились достаточно дружелюбно. Они даже говорили, что «все бы арестанты такими были, как Мацелевич». Я, конечно, оппонировал, что такое может случиться, если к ним посадят одних только невиновных, но это будет уже совсем другая тюрьма.

— Положа руку на сердце, хоть в чем-то виновным себя считаете?

— Я считаю, что заслужил этот арест и это пребывание в тюрьме. Может быть, тем, что я сделал плохого для моей жены, для моих бывших жен, с которыми я расстался, для кого-то из людей, с кем меня свела судьба — в этом есть моя вина. Но, безусловно, я не заслужил то, в чем меня обвили. А это самое страшное из преступлений по Уголовному кодексу. Это — создание и руководство Организованным преступным сообществом. Только благодаря этой формулировке я просидел в СИЗО такой огромный срок…

— Насколько я понимаю, ОПС тем и отличается от ОПГ, что в его составе должны присутствовать должностные лица, наделенные властными и государственными полномочиями. Или я не прав?

— Никого там из таких персонажей не было и близко. Смысл был в этом обвинении в другом.

По статье 172 УК РФ («незаконная банковская деятельность»), которую мне инкриминировали, никого арестовывать до приговора суда нельзя. Например, братья Кролевцы, обвиняемые по той же статье, до последнего ходили на воле и другие — то же. Взятие под стажу прямо запрещено УПК, но если к этому приделать статью «ОПС», то все — можно задерживать и арестовывать.

Опять никто не сознаётся, тогда они делают следующее — берут и арестовывают молодых девушек с детьми, одних пугают, у других и без этого истерика и шок.

Представляете, они арестовали девушку, которая воспитывает ребенка с водянкой головного мозга. Следователь прямым текстом говорит, что мы тебя посадим лет на 10, мама у тебя старенькая, мужа нет, значит, опеку бабушке не дадим, твой ребенок пойдет в детдом, как думаешь, сколько он там проживет со своим диагнозом?

И эта девушка сидела в СИЗО и ревела каждый день, соседки по камере все это видели и слышали (голос у Станислава дрожит). Она просидела три месяца, прежде чем созналась в том, в чем ее просили сознаться…

Это, конечно, не настоящая пытка, может, реального насильника преступника и нужно пытать, чтобы он сознался, то эту девочку и пытать не нужно, у нашего следствия есть более изощренные методы воздействия, чтобы получить нужные показания…

— Как оценивает работу нашего судейского корпуса? К примеру, Елена Штоколенко. Денис Клостер… Вы с ними непосредственно столкнулись по своим уголовным делам…

— Есть такой старинный анекдот про судей. Один судья спрашивает коллегу, а что ты делаешь, когда судишь невиновного? Второй судья отвечает, я ему даю условный срок.

Никто уже на этот счет не смеется, потому что это уже устаревшая модель. Сейчас невиновный условным сроком не отделается. Силовики с судей требуют обвинения, общественность — требует, ведомственные показатели с верху — требуют…

Думаю, судьи разобрались, что я ни в чем не виноват. Штоколенко ограничилась сроком, чтобы я вышел в апелляции. Клостер, видимо, с таким же прицелом определял наказание. Закончилась апелляция, я только успел заехать на зону и срок истек.

Нельзя, чтобы человек вышел сразу после оглашения приговора, это возмутительно для общественности, общество наше кровожадно, оно желает, чтобы человек сидел. И как можно дольше.

— Давайте подведем итог Вашей судебной Одиссеи. Ваш бизнес разрушен…

— Да, я вышел, по сути, нищим…

— Что собираетесь делать?

— Все не так плохо! У меня сохранилась голова на плечах, я, к счастью, не сошел с ума. Хотя на третий год содержания в «одиночке» меня сотрудники СИЗО стали спрашивать, сколько человек со мной в камере. Я неделями не мог ни с кем переброситься словом, более четырех лет у меня не было свиданий и телефонных звонков. Перед глазами были другие примеры. Один сосед по несчастью после восьми месяцев «одиночки» придумал себе… соседей по камере! Дал им имена, знал, кто и где спит, здоровался с ними утром, а вечером желал им «спокойной ночи». У другого я как-то спросил на прогулке, есть ли у него в камере телевизор, он мне ответил, зачем мне телевизор, если у меня есть… голубь! Я проснулся, а он уже прилетел, сизокрылый, мы с ним разговариваем, понимаем друг друга…

Поэтому к третьему году содержания в «одиночке» вопрос человеку «сколько вас в камере», вполне уместен. А ответ не столь очевиден…

Я не прерывал Станислава, терпеливо ожидая ответ на свой предыдущий вопрос «о планах и перспективах вольной жизни»…

— Спустя три года заточения в 4,5 квадратных метрах меня вызвал к себе замначальника СИЗО по оперативной работе и спросил: «Фляга еще не течет?!». Я ответил, что «Не течет» и добавил, что «Это на мой взгляд, а как это обстоит на самом деле, мне спросить не у кого». К тому времени я ощущал себя морским офицером, который заточен в крепости на необитаемом острове за смертельную дуэль. На утро меня должны казнить.

Когда я в последнюю ночь ложусь спать, мне кажется, что морские волны прибоя бьют прямо в стену моего каменного каземата. Я нисколько не фантазировал, когда я ложился спать, то на самом деле вполне отчетливо слышал нечто похожее на шум моря. Лишь позже я разобрал, что это был равномерный храп моего соседа через стенку — какого-то террориста, который храпел ночи напролет.

На следующий день после этого рассказа к Мацелевичу экстренно прислали тюремного психолога.

— Он спросил: «Вас что-то беспокоит?», на что я сказал — «Да, беспокоит» и поведал что именно.

Я ему объяснил, что «моя подводная лодка заныривает все глубже и глубже». Какая, говорит, еще подводная лодка? Я говорю — «Вот эта», и показываю на ту часть СИЗО, где находится моя камера. Это самая старая часть здания, здесь находится спецпост…

— Спецпродол? — я демонстрирую некоторые познания, почерпнутые в свое время от других статусных сидельцев этой особо охраняемой части омского СИЗО.

— Это жаргонное слово, я не могу его употреблять! — сказал, как отрезал. На какой-то момент мне стало, как тому тюремному психологу, не совсем понятно, шутит или говорит серьезно мой собеседник. Похоже, что тюремные нравы и видения еще не отпустили и дают о себе знать.

— Если бы я так сказал сотруднику, то меня сразу же поместили в карцер, хотя моя камера мало чем от него отличается, — попытка Мацелевича объяснить свою неожиданную реакцию. Уже хорошо. — Кстати, сейчас моя камера используется именно как карцер. Две недели в ней — это считается серьезным наказанием, а я в ней провел три года…

В нашей беседе нависла пауза, у Станислава взгляд вглубь себя, выражение, скорее, маска отрешенности на лице. Потом резкое «пробуждение»…

— Я, похоже, отвлекся от моей беседы с тюремным психологом. Так вот, я продолжил излагать ему свой ряд ассоциаций на предмет «подводной лодки». Мне стало казаться, что кованая дверь моей камеры — это изоляционный люк между отсеками субмарины… я, конечно, никогда не был в «подлодке», но по моим представлениям ее люк похож на мою старинную дверь камеры. Я продолжаю передавать психологу свои ощущения: «Вот, смотрите на эту стену. Неужели, не видите, что она после очередного продления срока моего содержания под стражей стала деформироваться? Я физически ощущаю тот столб морской воды, который давит на меня и на мою камеру, мой отсек в подводной лодке… Смотрите, в том углу стена уже стала кривиться, а вот труба для подачи воды тоже согнулась от того невероятного давления, которое оказывается внешним столбом воды».

Я также подробно поведал, что когда меня переарестовали по новому уголовному делу, мне вдруг стало казаться, что «моя подводная лодка занырнула под толщу вечных полярных льдов, и она уже никогда не всплывет наверх»…

После этого монолога перед тюремным психологом меня перевели из одиночной камеры. К людям…

На этой «оптимистичной ноте» наша первая беседа с омским «Королем обналички» подошла к финишу — в коридоре уже была очередь из ожидающих аудиенции.

По телефону, еще по ходу нашего диалога, моим интервьюером была назначена следующая встреча в соседнем кафе, импровизированный секретарь Татьяна то и дело вписывала в график все новые и новые адреса, Ф.И.О., тематику встреч.

Жизнь продолжается… Скоро на самом деле

Весна!

Александр Грасс,

специально для авторского блога на Омск-право.рф

Источник: СМИ «ИА АЛЕКСАНДРА ГРАССА»