«Мы не должны допускать это в наши сердца»: Писательница из Луганска рассказала, как пережить все, что происходит

Ксения Горбунова — детский писатель. Родилась в Украине, в городе Алчевск. Жила в Луганске. В 2014 году с началом боевых действий переехала в Курган. Сейчас с мужем и тремя детьми живет в Ростове-на-Дону.

— Я бы хотела, чтобы ты рассказала свою историю 2014 года.

— Что ж. Я жила с мужем, его родителями и годовалым сыном в Луганске. Жили-не тужили, а потом вдруг объявили, что у нас взорвали областную администрацию в городе, какие-то еще были взрывы на окраинах. Мы сначала в это не поверили, а потом над нашим домом начали летать беспилотники. Мы выключали свет, чтобы окна не горели, и на нас ничего не сбросили. Потом начались какие-то перестрелки на соседних улицах. И муж сказал, что мы собираемся и на следующий день уезжаем в Россию, в Курган. Там жили родственники мужа. С большим риском добрались до границы, потому что ее обстреливали, и сели на поезд. Родственники в Кургане нас тепло приняли, накормили, обогрели. Это был первый опыт, когда мы, сплотившись семьей, пытались выживать в сложных обстоятельствах. Интересное было время, хотя и не простое. Муж работал, стал хорошо зарабатывать. Когда Луганск перестали активно обстреливать (обстреливали уже, в основном, Донецк), мы туда вернулись. Но поняли, что нам лучше в России и переехали в Ростов-на-Дону. И сейчас мы до сих пор живем здесь. Мы никогда не думали, что наша страна будет ввязана в нечто подобное, но это произошло. И сейчас мы, как и весь народ, пытаемся как-то это пережить. Вот, это наша короткая история.

 — Что происходило эти 8 лет в Донбассе? Это были постоянные бомбежки или они перемежались периодами затиший?

— В Луганске, слава Богу, стреляли не сильно. Если по окраинам где-то прилетит, в каком-нибудь селе, и то не так часто. А вот Донецку, поскольку линия фронта там ближе, доставалось больше. Боевые действия там шли и идут, не прекращаясь. Я уехала в самом начале, так что не застала основной «жести». Но мои родители и родители мужа сидели в подвалах под бомбежками. У моей мамы не было подвала, и она у себя в огороде рыла яму для того, чтобы прятаться вместе с моим братом. Эта яма до сих пор там, на случай чего.

— Как текла повседневная жизнь в Донбассе? У людей была работа, продовольствие?

— В самом начале, конечно, практически все магазины закрылись. У нас в районе хлеб привозили только в один магазин. И в перерывах между бомбежками (свекр со свекровью уже вычислили безопасное время) нужно было успеть за 15 минут добежать до магазина и купить хлеб, если его привезли. Выдавалось по одной буханке в руки. Не было многих продуктов, негде было достать ни мяса, ни колбасы. Люди могли от паники скупить все, поэтому вводились ограничения. В первое время было так напряженно. Но потом все несколько нормализировалось. Стало понятно, откуда стреляют, как часто. Начали открываться магазины, привозиться продукты, очень помогала российская гуманитарная помощь. Когда я вернулась из Кургана в Луганск, я застала эту гуманитарку и успела ее пополучать. Там было детское питание, крупы, сахар. Выдавали каждый месяц. Это было неплохо.

— А учреждения, больницы, школы работали?

— В 2014 году было много раненых и все наши больницы были ими забиты, но старались оказывать и «повседневные» услуги. Школы при усиленных бомбежках не работали, но, когда ситуация немного нормализировалась, снова начали обучать детей.

Но остается до сих пор ощущение, что жизнь в Донбассе затормозилась. Луганск, который раньше был красивым большим областным городом, по настроению, по общему состоянию стал похож на село. Здания разрушены, стекла выбиты, на дорогах везде «гусеницы» от танков. Это еще связано с тем, что оттуда уехала молодежь, те, кто мог что-то делать на новом месте. А остались старики. Они не могут восстановить все это. Поэтому город медленно угасает, зарастает деревьями и кустами. В Алчевске (моем родном городе в Луганской области) не хватает воды. Воду включают через день на 3-4 часа. За это время нужно успеть приготовить поесть, помыть полы, запастись водой. А вода идет тоненько-тоненькой струйкой, и так во всем городе.

— Из-за чего такая ситуация с водой?

— Тут нет единства мнений. Говорят, что Украина перекрыла нам воду из-за этого всего начавшегося и теперь мы должны буквально цедить ее по чуть-чуть. Когда идешь по городу там воняет канализацией, особенно летом. А раньше этот город был самым чистым городом в Луганской области. Одним из самых богатых городов, потому что там был металлургический комбинат. У людей была работа, жизнь кипела. А сейчас все это остановилось, завод встал, работы нет. Люди ездят на заработки, кто в Украину, кто в Россию. Война — это всегда плохо. Не важно, какие цели она преследует. Мне кажется, победителей в ней не бывает. Всегда будут убытки, жертвы.

— Как люди адаптируются к такой ситуации? Это постоянный страх и напряжение или эти эмоции потом притупляются и люди начинают жить своей бытовой жизнью?

— Сама я не успела пожить долго под бомбежками, чтобы это проверить. Но думаю, конечно, эти эмоции притупляются. Мои свекры, как я говорила, наловчились, в какое время можно выходить в магазин или гулять с собакой. Но не сказать, что страх просто исчез и все, люди стали жить, как обычно. Моя мама до сих пор вздрагивает, когда летит самолет, не важно какой, пассажирский или военный. У нее дрожат руки. Я думаю, что она так и не смогла к этому привыкнуть.

— Почему люди не уезжают из таких неспокойных точек?

— Люди не хотят покидать свой дом. Некуда деть собаку, некуда деть саженцы. Когда сейчас начали эвакуацию из Донбасса, наш дедушка остался как раз потому, что не с кем оставить собаку. Моя бабушка в это время гостила у нас, но она вернулась в Донбасс к дедушке, несмотря на военные действия. И сейчас они вместе там.

— Это в основном черта старшего поколения?

— Ну да, они уже многое нажили и не хотят начинать все заново. Их можно понять.

— У тебя есть друзья из Украины, все эти годы вы как-то общались? А то, что происходит воспринималось как данность?

— У меня много знакомых и из Украины, и из России. Здесь же многое зависит от того, кто какой телевизор смотрит. Понятно, что россияне смотрят российские новости, украинцы — украинские. И в такой острой ситуации очень сложно сохранить дружественные отношения. Многие поссорились. Было такое, что мать говорила дочке «ты мне не дочь», если та уезжала в Украину, брат говорил брату «ты мне не брат», если он уезжал в Россию. Но мы не должны допускать это в своих сердцах, потому что война, которая идет, показывает, чем мы наполнены на самом деле. Каких чувств у нас в душе больше.

Войны рано или поздно заканчиваются, но то, что ты разрушишь — дружбу, семейные связи — по сути самое святое, самое дорогое, что тебе дал Бог, мне кажется, будет самой большой потерей. Это пострашнее войны, разрушенных зданий. Мы не должны допускать эту ненависть в свои сердца независимо от того, украинцы мы, россияне, англичане, американцы, французы. Это все неважно, потому что сердца у всех одинаковые, кровь у всех одна — красного цвета.

Сейчас очень сложно оставаться в стороне. Все пытаются разобраться, узнать из первоисточника, а как же все на самом деле: «кто же во всем виноват?», «кто стреляет?» Но мне кажется, это сейчас вообще не главное. Главное — попытаться сохранить то, что дал нам Бог — нашу любовь. Но это сложно, потому что нас осуждают, нас призывают испытывать определенные чувства, открыто встать на чью-то сторону. Я для себя определила, что важно не вестись на это, а сохранить то, что есть хорошего, светлого и доброго.

— Сейчас очень много говорят про фашизм. Это все правда?

— Если вопрос в том «есть ли фашизм в Украине», я не знаю. Я не была в Украине с тех пор, как это все началось. Я была в Луганске и Донецке, там фашизма нет. То же самое касается и «фашистских настроений». Были ли такие настроения в Украине, мне неизвестно. Но общаясь с людьми из Украины, я этого не видела. Они не говорили, что «вы москали, мы хотим вас убить, прибить». Такого не было. Когда я приезжала на фестивали и семинары, где присутствовали как украинцы, так и россияне, люди радовались, когда узнавали, что я с Украины. Кто-то говорил: «А у меня в Украине бабушка живет», «а у меня брат», «а я помню, как я провел детство в украинской деревне». И вот эти «ниточки», они очень радовали людей. Очень хорошо люди относились друг к другу. Все эти 8 лет, о которых говорят, лично я не замечала конфликтов. И мне очень жаль, что сейчас между людьми они начались. Сейчас я слушаю новости о «бандеровцах» и «фашистах» и думаю, «О, Господи, где это все было, почему раньше об этом никто не говорил».

— А по поводу сегодняшней происходящей ситуации у тебя возникают конфликты с родственниками и друзьями, оставшимися в Украине или в Донбассе?

— Конфликты есть. Обе стороны меня призывают разделить их точку зрения. Я не могу это сделать. Не могу ни одной, ни другой стороне поклониться и сказать «вы правы». А людям очень хочется этой поддержки. Я их понимаю, но помочь не могу. Кто-то может назвать это слабостью. Может, это так и есть.

— Я так не думаю. Не думаю, что анализировать и размышлять, и не примыкать к какой-то одной стороне — это слабость. По-моему, это как раз сила. Но понятно, почему люди хотят сразу примкнуть к какому-то лагерю. Сразу расставить, кто хороший, кто плохой, и становится как-то спокойнее.

— Думаю, да, ты права. Но вот что я наблюдаю со стороны своих украинских друзей — им очень не хватает поддержки. Чтобы их хотя бы спрашивали «как вы там?», «что у вас происходит?».

Они сейчас в таком состоянии — они думают, что о них все забыли. Они думают, что россияне вообще не интересуются тем, что происходит в Украине. Многие из моих друзей жалуются, что их российские друзья перестали им звонить и писать, после того, как все началось. А я понимаю, почему россияне не звонят… 

Они не знают, как разговаривать с украинцами и о чем спрашивать.  

— Как же нам не смешивать политику и личные отношения?

— Это очень сложно, это просто архисложно сейчас. Я сама пытаюсь это делать, но пока что мои попытки сводятся к тому, что, когда заходит речь о политике, я стараюсь соглашаться с мнением собеседника «да, ты прав, все очень плохо», «да, этот человек плохой», а потом медленно перехожу на другую тему.

— Понятно. Уводишь разговор в безопасное русло.

—  Да. Пока что у меня такая тактика. Другой я не нахожу.

— Давай теперь и мы уведем разговор в более безопасное и привычное нам русло. Какую роль военные события сыграли в твоем творчестве? Если не ошибаюсь, ты начала писать после того, как уехала из Луганска?

— Да, все верно. Сразу после того, как я уехала из Луганска, я начала писать. Вдалеке от Родины, в каких-то лишениях у меня открылся творческий поток, ко мне стали приходить истории. Сейчас я жду нечто подобного, но пока этого не происходит. В тот раз сложная ситуация положительно повлияла, в этот раз ситуация тоже непростая, но пока ничего не пишется. Наверное, пока все только переваривается.

— Ты пишешь только детские книги, насколько я знаю. В них как-то отражена война? Если там отголоски тех событий?

— Сама война у меня пока никак не отражена, но я не зарекаюсь. Есть отголоски старости, ненужности Луганска с его стариками. Например, в моей «Няне Ву». 

— Как ты думаешь, если бы не эта жизненная ситуация, ты бы стала писателем?

— История умалчивает. Но то, что я начала писать, потому что мне было очень плохо — это факт. Возможно, если бы мне было очень хорошо, я бы не начала.

— Как ты понимаешь роль писателя в таких переломных моментах истории: достоверно изобразить события (как это делали Алексей Толстой в «Хождении по мукам» или Василий Гроссман в «Жизни и судьбе») или же наоборот отвлекать читателя, переносить его в совсем иной художественный мир (как это делал Павел Бажов в «Уральских рассказах»)?

— Роль прежде всего состоит в том, чтобы не брать на себя роль журналиста. Запечатлевать актуальные события и давать им оценку — это как раз роль журналиста. К писателю его тексты приходят не из жесткой реальности, как она есть, а из иных измерений. Конечно, душевные переживания очень влияют, но это не значит, что писатель должен достоверно сесть и все записать. Возможно, это будет сказка, возможно она появится не скоро, и возможно, она будет о войне, но будет иносказательной. И писатель даже может не отдавать себе отчета, что он пишет об этих событиях.

— Получается главная задача — не ставить себе задач это запечатлеть?

— Да, максимально прочувствовать боль, тревогу, неопределенность, за которую нас все ругают. Мы имеем право испытывать все эти чувства. Задача писателя сейчас максимально погрузиться в эти чувства, наполниться ими, и потом они дадут ростки для новых текстов.

— Ты бы переехала жить обратно в Луганск или тебе уже хорошо в России?

— Вообще мне хочется побывать в Украине. Я никогда не была в Закарпатье, мне хочется в Киев, потому что это очень красивый город, я его очень люблю. Мне хочется в Харьков, там тоже были красивые места, где я любила бывать. Но я не уверена, что у меня это получится, учитывая ситуацию.

Но мне хорошо и в России, это правда. Я очень люблю эту страну и рада, что переехала сюда. Я люблю Россию, русский язык, книги, культуру. Мне это очень сильно нравится, поэтому я счастлива, что здесь живу.

И я не стыжусь, что я живу в России.

Ева Сорокоумова

фото: из личного архива Ксении