Здоровый, больной, злой

Трагикомедия-скандал в трех действиях.

Действующие лица и исполнители:

Борис Львович Ротберг, харизматичный руководитель провинциального музтеатра, перед дамами льстец, удачливый делец, по зодиаку Телец; истец

Евгений Иванович Шестаков, бывший дирижер местного симфонического оркестра, культурных скандалов разведчик, в душе правдоискатель-пикетчик; ответчик

Любовь Юрьевна Левченко, судья Куйбышевского райсуда того же города

Юристы г-на Ротберга

Корреспондент местного журнала, любопытствующая особа


 

Пролог

…в котором зритель попадает в здание районного суда, поражается убогости старых коридоров, давно требу­ющих ремонта, и наблюдает за прибытием главных героев.

Входит Ротберг. Это среднего роста мужчина в дохе с воротником из норки и с пытливо-хитрым взглядом этой же норки. Франтовато-респектабельный имидж повелителя местных балерин дополняет массивная печатка на безымянном пальце. Вне всяких сомнений, Ротберг чувствует себя в своей тарелке, несмотря на то что выглядит как уссурийский тигр в сельском Большереченском зоопарке. Перед ним стелется аромат древесно-шипрового парфюма, в арьергарде шествуют две юные дамы в мини. Адвокатессы выступают в слаженном тандеме: пышечка и стройняшка, блондинка и шатенка, кожа и замша, черное и белое. Лица сосредоточенные. В руках у одной увесистая пачка документов, у другой – айпад. Вторая в выигрыше – она в любой момент может сделать селфи из коридора суда. Зато первая может обмахиваться документами, как веером: в районном храме правосудия душновато.

Незаметно появляется Шестаков. Он моложе, стремительнее, возбужденнее. Внешность у него столь же неприметная, сколь он сам талантлив. Одет он в неприметный пуловер и неприметные брюки. В руках неприметный полиэтиленовый «тюрик». Известный дирижер органично вписывается в серую толпу персонажей, томящихся в ожидании соломоновых решений. Он обеспокоен: как все пройдет?

Следует короткая перестрелка взглядов. Соперники кивают друг другу – обмен приветствиями завершен.

Шестаков пожимает руку журналистке. Ротберг лобызает руку барышни, засыпает ее комплиментами, берет под локоток и кормит анекдотами про старого еврея. Ему, старому еврею, весьма могущественному в местной диаспоре, можно и даже положено.

Действие первое

…в котором зритель оказывается в крохотном кабинете судьи и за время двадцатиминутного заседания насчитывает в нем три метра в ширину, шесть стульев, дюжину стату­эток из гжели и пару десятков засушенных бабочек.

Судья: Слушается дело: Ротберг против Шестакова. Директор музтеатра требует опровергнуть ряд высказываний, сделанных заслуженным деятелем культуры Евгением Шестаковым в заметке на сайте, а также взыскать с дирижера и редакции 16 200 рублей. Дополнительные пояснения будут?

Шестаков: Хочу прощения попросить у Бориса Львовича: обидеть его не хотел. Я к Ротбергу ­хорошо ­отношусь. Претензии к нему лишь как к руководителю театра.

Судья: Прошу по существу!

Шестаков: По существу надо увольнять истца, на год закрывать театр, назначать новое руководство и думать, что делать дальше! Сегодня я без адвоката, сам за себя, и хочу зачесть вам отзыв по иску Ротберга о защите чести и репутации.

Ротберг: Ну пусть зачтет.

Судья: Читайте.

Шестаков (читает): «Истец, я уверен, искренне не понимает, в каком реально положении находится театр под его руководством. Могу сравнить истца с его «вечным» патроном, бывшим правителем омского региона, который до сих пор уверен, что его управление областью было великолепным. То, что происходит в театре, сравню с автопромом: по сцене ­почти двадцать лет дефилируют «Запорожцы», «Москвичи» под звуки полуоркестра, полухора, полубалета – все с запахом провинциальной оперетки. Последние балеты идут под фонограмму оркестра – это издевательство над искусством. Вокалисты в театре поют в микрофоны – этот ужас только в Омске.

Для меня ничего не изменится при любом решении суда. Выиграет истец – отдам свою месячную пенсию. Но выигрыш суда истцом – это трагедия для музыкального театра: постепенно «Запорожец» превратится в горбатую модель. Суды отвергли мои ходатайства о проверке целевого использования средств в творческих коллективах бюджетных учреждений, а также о проверке доходов и расходов истцов за 5-7 лет. Это закрытый бюджетный олигархический клан чиновников от культуры Омской области.

…Думаю, что «живые трупы» омской культуры должны тихо уйти в историю полежаевского режима».

Ротберг щелкает рядом сидящую журналистку по коленке и, поймав ее взгляд, крутит пальцем у виска, активно кивая на оппонента.

Шестаков: Кстати, есть тут у меня еще один документ. Клиническая психиатрическая больница имени Солодникова просит Ротберга организовать для своих пациентов благотворительное посещение спектакля. И вот резолюция Бориса Львовича, указание своему заместителю: «Внимательно! Надо, чтобы это действительно были больные!» Хочу продолжить эту тему. Это же выполнить проще простого! Человека, который высидит два часа в театре, надо потом сажать в автобус и прямиком везти в психбольницу.

Ротберг: А дайте посмотреть эту бумагу. Откуда она?

Шестаков: Из папки, прошитой вами же.

Ротберг: Ну и что? Все правильно написано и все логично. Мозги надо включать!

Судья: Прошу по существу!

Шестаков: Еще раз извините за худые, нехорошие слова в адрес Бориса Львовича. Возраст его почетен, да и проработал он немножко больше меня. Не хотел ему сделать плохо.

Судья: Суд остается на совещание, ожидайте в коридоре.

Действие второе

…в котором журналистка обнаруживает себя меж двух огней и дело едва не доходит до драки.

Ротберг (корреспондентке в левое ухо): Видали? То ему не так, это не эдак. В Омском музыкальном руководитель плохой, в Приморском оперном – и того хуже. 

Шестаков (корреспондентке в правое ухо): Владивосток – моя первая дирижерская любовь, родной мне город. Как может худруком тамошнего театра оперы и балета служить человек, не имеющий документа о профильном образовании и ­должного опыта работы? Это невозможно!

Ротберг: Какое вам до всего дело! Я знаю, как о вас отзывались во Владивостоке…

Шестаков: А я знаю, как отзывались о вас!

Атмосфера накаляется. Притихшие дамы-юристки в углу тихонько шуршат документами. Лицо Ротберга, до этого сохраняющего выражение деланного безразличия, меняется. Глаза Шестакова мечут молнии. Соперники делают шаг друг к другу. Журналистка оказывается зажатой в тиски экспрессивной омской культуры.

Ротберг: Человеческие отношения – вот что главное, поймите. Мозги у каждого свои, желания у каждого свои…

Шестаков: Желания ваши известны! На пенсию надо вовремя уходить!

Ротберг: Все, разговор с вами окончен!

Шестаков: Вы полностью профнепригодны! Гнать поганой метлой из театра!

Ротберг: Несчастный человек!.. Я-то работаю, а вы…

Шестаков: Я тоже работаю, но там, где хочу и с кем хочу.

Ротберг: Я работаю и буду работать. А для вас у меня есть очень хороший врач…

Журналистка: Надеюсь, вы не будете драться?

Ротберг и Шестаков (в ажитации, хором): С кем? С НИМ?!

Судья (выглянув из кабинета): Прошу входить!

Действие третье

…в котором оглашается решение суда и зритель на время прощается с героями.

Судья: Признать не соответству­ющими действительности и порочащими честь и деловую репутацию г-на Ротберга высказывания о «преступ­лении, воровстве, мошенничестве», о «шайке-лейке, добивающей остатки культуры» и прочее, размещенные там-то и там-то. Обязать редакцию дать опровержение и выплатить восемь тысяч сто рублей, такую же сумму взыскать с г-на Шестакова. Решение может быть обжаловано в областном суде.

Шестаков: Это всенепременно.

Герои удаляются. Судья снимает мантию, под которой обнаруживается модное платье с весенним цветочным принтом.

Задержавшаяся в кабинете любопытная журналистка: Это вы гжельский фарфор собираете?

Судья: Да. Гжель – символ России. И бабочек еще коллекционирую (показывает на стену, где на энтомологических булавках покоятся некогда живые разнокалиберные символы творческой трансформации и возрождения).

Занавес.

Эпилог

…в котором зритель пытается понять, кем срежиссирован увиденный им спектакль.

…очевидно, не одним человеком. После успеха пьесы под названием «Министр культуры Лапухин против дирижера Шестакова» свои «гонорары» внезапно возжелали получить и другие вдруг оскорбившиеся «актеры»: директор Омской филармонии Василий Евстратенко и худрук музтеатра Борис Ротберг. Лапухину, обидевшемуся на статью об «ошметках полежаевского режима» на сайте БК55, благодаря той же судье Левченко достались «кассовые сборы» в 35 тысяч рублей. Евстратенко и Ротберг свои страдания от критики дирижера Евгения Шестакова оценили в 100 000 рублей и 16 200 соответственно. Как тут не вспомнить шестаковское: «закрытый бюджетный олигархический клан чиновников».

Зритель может воскликнуть: но оценочные тексты в соответствии с законодательством не могут быть предметом рассмотрения в суде! Как могут быть «не соответствующими ­действительности» задаваемые Шестаковым в тексте вопросы – ведь на них можно ответить как положительно, так и отрицательно? Почему судья с хладнокровием энтомолога кастрирует в репликах вопросительные знаки и придает эмоционально окрашенным высказываниям видимость утверждений, принимая решение по отдельным словам и обрезкам в духе желтой прессы? Почему обходит стороной финансовые вопросы, на которые обращает внимание дирижер? Почему отвергает требование провести лингвистическую экспертизу текстов?

Вопросов много. Но современная драматургия специализируется на новых прочтениях классических текстов и вопросах без ответов. В том числе, к сожалению, и драматургия судебная.

Почему-то именно такие «пьесы» нынче пользуются популярностью, и не только на провинциальных подмостках.

Текст: Елена Ярмизина

Иллюстрации: Наталья Андрейченко