Гоголь под аккомпанемент «Градов»

Драматический театр, разместившийся в величественном здании стиля неоклассицизма в центре Донецка, предпринимает героические попытки принести искусство в зону военных действий.

Дело было холодным серым днем в конце октября. На центральной площади подростки раздавали флаги сепаратистской Донецкой Народной Республики под бдительными взорами вооруженных мужчин в камуфляже. Звуки разрывающихся снарядов на окраине сотрясали окна в рамах, однако члены небольшой труппы Донецкого национального академического украинского музыкально-драматического театра делали вид, что не замечают взрывов, направляясь на воскресное дневное представление.

На входе с колоннами они проходили мимо печатного объявления на вычурном русском: «Пожалуйста, не приносите с собой средства нападения и защиты». Конечно, ему внимали не все: актеры говорят, что видели среди зрителей мужчин, которые не оставляли оружие у входа.

Таковы риски, с которыми сталкиваются артисты Донецкого национального академического украинского музыкально-драматического театра, где шоу должно продолжаться несмотря ни на что – ни на вооруженных людей в зрительном зале, ни на комендантский час, из-за которого представления идут только по выходным, ни на объявление украинского министерства культуры о том, что труппа больше не существует.

«Надо как-то жить, отвлекаясь от этой войны», – сказала мне обладательница билета, худощавая блондинка лет за сорок Татьяна Тельнова. По ее словам, в последние месяцы она потеряла и дом, и работу, поскольку дом попал под артиллерийский обстрел, а ее строительная фирма закрылась. «Жить трудно, но мы стараемся бодриться», – сказала она, спеша скрыться от моих вопросов на ступенях фойе, где струнный квартет играл Баха, а актер в бархатном фраке ожидал, чтобы провести ее в зал.

Тельнова и остальные зрители с нетерпением ждали начала, а в это время на сцене реквизитор проверяла все в последний раз. «Так, все на месте, все в порядке», – бормотала она, ходя на цыпочках по затемненной сцене, расправляя помявшийся камзол и проверяя, есть ли вода в графине.
Убедившись, что все готово, она тихо вышла. Сцена была готова к длящемуся два часа спектаклю Антона Чехова «Три шутки» – человечной и остроумной трилогии из одноактных пьес о любящих и не очень парах.

Драматический театр, разместившийся в величественном здании стиля неоклассицизма в центре Донецка, предпринимает героические попытки принести искусство в зону военных действий. За пределами сцены пользующиеся поддержкой России сепаратисты и правительство в Киеве ведут борьбу за то, кто будет управлять восточной Украиной. В июле театру пришлось закрыть свои двери, так как его коллектив вместе с большей частью населения был вынужден бежать от украинской армии, пытавшейся вернуть под свой контроль Донецк. После того, как было объявлено о прекращении огня, театр 11 октября вновь открыл свои двери, показав зрителям «Женитьбу» Николая Гоголя, на которой был аншлаг. На последующие спектакли все билеты были также проданы, хотя даже толстые стены театра не могут полностью заглушить звуки обстрелов, которые опровергают любые заявления о перемирии и продолжают отнимать человеческие жизни.

«Нам сейчас очень нужен театр, – сказал мне 31-летний актер Андрей Ершов, описывая бурные овации и горы цветов из зала, которыми зрители благодарят труппу за ее выступления. – Это намного приятнее, чем то, что происходит сейчас на улицах».

Возвращение театра приветствовали не все. Давая в октябре интервью украинскому новостному сайту, министр культуры Украины Евгений Нищук сказал, что городской театральной компании запрещено выступать, поскольку если она будет играть в удерживаемом повстанцами Донецке на украинском, а не на русском, «всех их просто расстреляют». Он также заявил, что министерство культуры планирует отправить коллектив без декораций и костюмов на гастроли в районы, находящиеся под контролем Украины, чтобы он мог заработать хоть какие-то деньги, поскольку государство больше не выплачивает в Донецке зарплаты. Нищук также утверждал, что объявленный в театре осенний сезон на самом деле состоит из спектаклей, которые ставит приезжая труппа из России. Донецкие актеры говорят, что это неправда, причем очень оскорбительная.

«Мы здесь четыре месяца без зарплат, но по мнению Киева, мы не существуем. Как после этого я могу поверить хоть чему-то, что говорит Киев?» – спросил актер Максим Жданович на вечеринке за кулисами после окончания чеховского спектакля. Он праздновал свой дебют в роли дворецкого и ипохондрика, влюбленного в соседку, которую играет его жена актриса Оксана Плюха, также дебютирующая в этом спектакле.

Комментарии Нищука говорят о том, какое место театр занимает на культурном фронте этой войны, которая, по мнению многих дончан, стала следствием нереализованного предложения нового украинского правительства отменить закон 2012 года, позволяющий использовать русский в качестве второго государственного языка. Этот шаг при помощи российской пропаганды на востоке Украины приобрел прямо-таки мифический статус как «фашистская» попытка Киева по подавлению русскоязычного населения. Вопрос о главенстве языка в Донецке по-прежнему очень болезненный. Находящиеся под контролем сепаратистов школы переходят на российские программы, а некоторые люди в Киеве, такие как министр культуры, утверждают, будто на удерживаемых повстанцами территориях украинский язык активно подавляется. С 1960-х годов труппы в Донецком драматическом театре, выступавшие на украинском и русском языках, играли бок о бок, как одна из любящих пар Чехова. Театр показывал спектакли на украинском языке русскоязычной в основном зрительской аудитории на востоке Украины вплоть до начавшегося в этом году кризиса. Те актеры, с которыми я беседовала, настаивали, что никакой опасности для украинского языка и культуры нет, и что они будут и дальше играть на украинском. Но так уж получилось, что в новом сезоне у них все пьесы только на русском языке.

Многие спектакли – это классика русского театра: Чехов, Михаил Булгаков (родившийся в Киеве, а умерший в Москве) и Гоголь (украинец, писавший на русском языке). Но в конце ноября 27-летний актер Максим Селиванов должен сыграть во французском комедийном триллере «Ловушка для холостяка», который в последний раз ставили в Донецке в мае. В кульминационный момент Селиванов должен выстрелить из револьвера в зрительный зал. Он говорит, что его беспокоит возможная реакция – ведь он видел в театре немало вооруженных людей. «Во время войны стрелять страшно, – сказал актер. – Что, если кто-нибудь в зрительном зале в этот вечер будет вооружен?» Но главная причина задержки с постановкой пьесы не сцена со стрельбой, а то, что ее переводят с украинского на русский язык.

«На нем здесь говорят все», – объяснил Селиванов.

Кроме языковых проблем у театра есть кадровая проблема. Среди покинувших город людей были члены театральной труппы, которая прежде насчитывала 250 человек. В чеховском спектакле есть дополнительная острота и пикантность, и не только из-за того, что словесная война семейных пар напоминает кое-кому из зрителей то, что часто называют семейной ссорой или разводом братских народов Украины и России, но еще и потому, что Жданович и Плюха заменили двух популярных и любимых актеров, навсегда уехавших из Донецка в противоположных направлениях – в Россию и на запад Украины.

Тем, кто остался, приходится играть дополнительные роли, а в некоторых случаях выполнять не только актерские, но и режиссерские функции. Хотя вся прибыль от продажи билетов должны идти напрямую на зарплаты актерам, они вместе с рабочими сцены говорят о том, что сегодня работают «за аплодисменты», так как выплата украинских государственных зарплат была прекращена в июне.

«Я продала свое золото», – сказала мне яркая блондинка Елена Мартынова, показывая пальцы без колец, когда я спросила ее, как она живет без зарплаты. Это было похоже на строки из «Зойкиной квартиры» – еще одной пьесы из репертуара театра, написанной Булгаковым и ярким языком сатиры показывающей Москву 1920-х годов после окончания Гражданской войны. Там Мартынова играет аристократку, ставшую хозяйкой борделя. Но она, как и большинство актеров, старается не комментировать текущие события. «Мы патриоты нашего города и нашего театра, – сказал она, когда я спросила актрису о причинах ее возвращения в Донецк. – Театр выше политики. Это наш дом».

Для актера Ершова это правда в буквальном смысле. Он со своей женой, преподающей сценическую речь, и с годовалым ребенком не может вернуться в свой дом на окраину города, потому что дом этот оказался на линии фронта. Дома других работников театра, а также здание принадлежащего ему общежития были повреждены или разрушены в результате обстрелов, а поэтому примерно 20 взрослых и пятеро детей живут прямо в театре, обустроившись в гримерках, где банки с маринованными помидорами стоят рядом с театральным гримом. Театр в настоящее время не в состоянии выплачивать зарплаты, но он обеспечивает своих работников едой, а также выделил для учителей и воспитателей-добровольцев два помещения, где дети сотрудников ведут странную закулисную жизнь в окружении зеркал и театральных афиш, почти не слыша артиллерийской канонады.

Ершов пришел в труппу прямо после окончания театрального колледжа в соседнем городе Днепропетровске. На протяжении 12 лет театр платил ему хорошую и регулярную зарплату и обеспечил актера квартирой. «Я по-настоящему влюбился в театр, и он реально мне помог», – сказал Ершов.

Мы сидели в пустом зале основной сцены на 700 мест два дня спустя после спектакля по Чехову. Ершов сделал перерыв в репетиции, на которой он готовился к роли в «Зойкиной квартире». Один актер то входил в роль, то выходил из нее, попеременно заскакивая на сцену и спрыгивая с нее, поскольку ему вдобавок ко всему приходилось помогать войти в роль жене Селиванова Виктории, заменившей отсутствующую актрису. Остальной состав разучивал вокруг них сумасшедший фокстрот, играя женщин Булгакова, дошедших после Гражданской войны до проституции. Музыка пианино почти полностью заглушала голос Ершова.

«Донецкий театр был очень сильным коллективом, но вдруг то, что создавалось годами, разбилось вдребезги за шесть месяцев, – сказал он мне. – Наблюдать за этим было очень больно».

Остатки труппы два дня назад отмечали дебют Ждановича и Плюхи в чеховском спектакле водкой и бутербродами с колбасой. Вскоре разговоры за сценой переросли в растерянный спор о мире за пределами театра.

Пока Селиванов вслух беспокоился о том, как он будет делать вид, будто стреляет в зал, а остальные говорили о своих знакомых, взявших в руки настоящее, а не бутафорское оружие, чтобы воевать на стороне восставшей республики, Владимир Швец начал размышлять о своей смешанной русско-украинской родословной и о своем месте в этой борьбе. «Куда мне стрелять – в какую сторону? У меня родственники с обеих сторон», – сказал он. Его коллеги-артисты сказали мне с гордостью, что Швец – заслуженный артист Украины. Для него же это звание стало причиной тревоги и мучений. «Я получал награды от той страны, а теперь она начала разрушать все, что я люблю», – сказал он.

По мере того, как водки в бутылке становилось все меньше, злоба на Киев становилась все заметнее. Все они – и познакомившиеся в театре Селивановы, и те, кто провел в нем всю свою жизнь, от маленького сына Ждановича и Плюхи до матери Ждановича, которая работает в кукольном театре Донецка – спорили и сокрушались, пока не пришла пора расходиться по домам до начала комендантского часа – тем, у кого эти дома еще остались. Они выбрались из тепла уютных гримерок на холод и пошли по городу, где никогда не прекращаются обстрелы, где никто не оставляет у дверей оружие, где невозможно делать вид, будто нет войны.

«Раньше мы верили во многое, – сказала Плюха, когда вечеринка подошла к концу. – Теперь мы верим в одно – друг в друга».

Лили Хайд