Серафима Орлова: «Мы опирались на метро как на главный миф Омска»

Омская писательница и драматург пояснила замыслы спектакля Пятого театра «Про город», в котором собраны известнейшие местные мемы и мифы.

Напомним, сам спектакль вышел в марте. Его повествование разбито по станциям метро: например, это «Колчаковская», «Летовская», «Достоевская» и «Авангард». Жанр автор определяет как фантасмагорию. О том, как сочинялась пьеса, какой материал был использован и многочисленных по сути соавторах Серафима Орлова рассказала в интервью БК55.

И напомним, в 2018 году она же дала нашему изданию интервью, когда попала в шорт-лист Всероссийского литературного конкурса «Книгуру». 

— Пьеса — это размышление на тему, стоит ли уезжать из Омска или нет? Или, скорее, собрание мемов и мифов про Омск?

Фото Анны Шестаковой

— Да, это больше собрание мифов. Делали деконструкцию или реконструкцию мифов, опирались как на главный миф Омска на метро, которое как-то влияет на сознание. Про то, что нужно уезжать, я вообще не думала. Это же ирония. Я всё подаю с иронией, там всё двоякое, мерцающее, поэтому можно выйти из зала после как абсолютно уверенным, что всё ужасно, так и с чувством, что создатели вытащили все проблемы, которые только могли.

Фото Анны Шестаковой

— Но на самом деле ведь и мифы, и проблемы тут представлены не все? Скажем, станция «Экологическая» — её поезд в метро проезжает без остановок, и только люди в противогазах за окном показывают, что, мол, с экологией всё и так понятно.

Фото Анны Шестаковой

— Нет, просто эта станция была переписана 8 раз. Поэтому решили её не включать.

— Это обоюдное решение тебя и режиссёра Дениса Шибаева?

— Нет, это его решение, автор бы сделал по-другому. У меня есть текст сцены, в целом на компьютере папка с вариантами пьесы занимает 13 гигабайт. По отдельным станциям — разное количество вариантов. Есть те, которые остались по сути в первоначальном виде — «Космос» или «Колчаковская», есть и те, которые менялись 6-8 раз.

— Это было сложно? Пришлось подстраиваться под пожелания театра?

— Это ведь заказ, нужно учиться работать на заказ.

«Возможно, спектакль претерпит изменения»

— То есть заранее инициативы написать такую пьесу про Омск не было?

— Есть пьеса «Сорокин», она тоже об Омске, она всё по-своему обыгрывает, и метро там упоминается. Она не заказная. Её ставил Евгений Мардер силами любительской студии в клубе «Гайдар». Она есть и в виде радиоспектакля в паблике «Радиотеатр» в сети «ВКонтакте».

— Но, скажем, нет освещения в «Про город» проблем с экономикой, ничего про низкие зарплаты, про то, что трудно работать бизнесу…

— Дело в том, что нужно брать определённый миф, и если он не сформировался, а есть только осознание проблемы, то очень трудно сделать. Но у нас была мысль создать дополнительную станцию, возможно, она будет построена. То есть спектакль претерпит изменения. Не могу сказать, как она будет называться, возможно, станция «Московская» или «Питерская». (Улыбается.)

— Или «Банковская»… Вообще, я не ожидал, что в твоей пьесе будет такой юмор, эти шутки и смешные диалоги выдумывались без напряжения?

— На самом деле с напряжением, потому что не шло чисто от меня, мы сидели втроём с режиссёром и худруком, работали, придумывали идею и потом обсуждали, что это могло бы быть, это такой труд, где невозможно сказать конкретно, кто за что отвечает. Но итог — чтобы облегчить всё, чтобы было логично, это делала я. По факту драматург здесь — весь театр, мы совещались и проводили мозговые штурмы с артистами.

— В своё время «Словарь мифологии Омска» создал культуролог Евгений Груздов. Знакома ли ты с ним самим и изучала ли эту его работу?

— Да. Изначально я на это и опиралась. Просто у моих коллег — они оба приезжие — несколько иное представление о том, что следовало бы показать из омских мифов. Они не хотели закапываться в какие-то исторические и культурологические вещи, серьёзные и которые имеют совсем другой градус. Мы дополнительно делали читку тех вариантов, которые не вошли в пьесу, и там как раз рассказаны некоторые вещи с культурологической точки зрения.

Например, станция «Достоевская» основана на предположении: что было бы, если бы каторжники построили омское метро? Ведь на самом деле лондонское — первое в мире метро — построено примерно в те годы, когда Достоевский сидел и потом только-только вышел. Вот такое допущение, и уже из него всё разворачивается. Много всякой интересной информации про ссыльных, которые сидели вместе с Достоевским, я копала мемуары его сокамерников, там были польские политзаключённые, то есть разные неизвестные широкому кругу вещи.

Или, например, такая «пасхалка» в станции «Космический проспект», которая знакома только тем, кто хорошо знает омскую историю. О том, что этот электрик-пенсионер, который спасает наркомана, — на самом деле отсылка к Ивану Тимофеевичу Акулиничеву, который изначально и был по профессии сельским электриком, лазил на столбы, затем развил свои изобретательские способности, окончил тогдашний мединститут и стал заниматься передовой медициной в космической отрасли. Он был человеком засекреченным, а по идее-то на здании медакадемии должна висеть его мемориальная доска. О том, что у нас жил и работал такой человек. Только в последние 8-10 лет стало про него известно — настолько информация о нём была засекречена. Была пара-тройка статеек в прессе, и всё.

Фото Анны Шестаковой

«Это фантасмагория»

— Обидеть зрителя может то, что, по сути, на каждой станции герои хоть в чём-то, но неадекватные. То есть намекается: все омичи такие. Вы все вместе не задумывались об этом?

— Ну это же фантасмагория. Хотели ли мы ею кого-то оскорбить? Даже не знаю, если хотела кого-то оскорбить — наверное, плохо получилось, потому что никто не оскорбился. (Улыбается.)

— Ну вот я оскорбился.

— А, ну то есть хоть кого-то получилось оскорбить, ура! (Смеётся.)

— То есть они вот такие, потому что это фантасмагория?

— Ну это в рамках жанра. Это когда нормальный человек попадает в неразбериху, в которой кругом странные существа, которые странно себя ведут. Но здесь в роли нормального человека — зритель в зале. На самой сцене нет нормальных.

Фото Анны Шестаковой

— А не думали сразу обозначить в афише, что это фантасмагория?

— Честно говоря, я не уверена, разве там это не написали?

— Нет.

— Ну на афишах в целом не очень часто пишут жанр спектакля. Но мне кажется, забор на афише сразу демонстрирует, что это фантасмагория. Там же написано «Колчак жив!», «Заря не зря и я не зря», «Степаныч + Любочка = любовь», «ГрОб» и так далее.

Фото Анны Шестаковой

— Отзывы друзей и знакомых к тебе уже поступили? Как они оценивают?

— По-разному. Кому-то понравилось, кому-то нет. В основном это зависит от отношения и послевкусия, которое осталось внутри. Оно у всех похожее, но отношение к этому разное. Как сказала мама: «Я вроде весь спектакль смеялась, а потом вернулась домой и стало так грустно на душе…». Мол, тысячу лет на этом месте уже сидим, и вроде всё то же самое.

— Откуда тысяча лет? Триста ведь…

— На самом деле это ещё наш историк шутил: мол, раньше на этом месте только татары коней пасли и только потом русские пришли.

«Изначально я хотела писать сцену не про Летова…»

— Ну да, а при этом известно, что рядом с Омском есть остатки поселения бронзового века. Хорошо, теперь про Летова: для его станции пришлось глубже изучать его музыку, слушать альбомы? Или прошлась по самым известным, и всё, уже от этого отталкивалась?

Фото Анны Шестаковой

— Я у Летова слушаю его ранние альбомы, плюс ещё несколько песен. У меня такой круг песен, которые мне интересны. Интересен ранний «Посев», когда он ещё только начинал с Кузей, без него… Читала много биографических воспоминаний о нём и о том, что представляла собой его тусовка, о его отношениях с Янкой, как они сбежали в Новосибирск, потому что его снова хотели положить в психбольницу. После того как он вышел оттуда в первый раз, он тут же взял аппаратуру у братьев Лищенко и за пять дней записал несколько альбомов. Вообще изначально я хотела писать сцену не про Летова. А про группу «Пик Клаксон». Потому что про них-то вообще никто не знает. Хотя сейчас начали восстанавливать их записи, и они очень интересны. И у них на самом деле очень литературная и страшная судьба. В рамках одной сцены это вместить в спектакль бы просто не получилось. Поэтому я вообще отошла от документальности, хотя там был именно документальный эпизод из жизни. И мы сделали эту сцену более аллегорической. Но всё равно, конечно, с отсылкой к тому, что Летов когда-то в Омске лежал в сумасшедшем доме. И потом старался этого избежать.

— Тогда, может, есть мысль сделать про «Пик Клаксон» небольшую, но отдельную пьесу?

— Я на самом деле хотела бы её сделать и знаю, например, что омская писательница Алиса Поникаровская с ними близко общалась. Возможно, стоило бы сделать что-то совместно. Скорее, в виде не пьесы, а повести.

— Но при этом объединить Летова и «Пик Клаксон» в одной станции, видимо, тоже не получилось бы?

— Для этого просто пришлось бы сменить жанр. А нужно было показать что-то более знакомое. Здесь же не получается выдержать тот градус документальности, который бы знакомил с чем-то вообще неизвестным. Поэтому получилось так общо.

— Но я оценил — забавно, как он вроде бы сочиняет песню «Винтовка — это праздник», но при этом оказывается, что песню сочиняли все пациенты вместе, всей палатой. И Колчак, и Достоевский, и Любочка. Вот как к этому пришли?

— Это придумал худрук — чтобы сохранялась энергия в сцене, нужно было, чтобы они что-то совместно делали. Мы ещё вместе выбирали, какую песню. Но нужна была именно такая духоподъёмная, которая разрушает оковы, чтобы сбежать. Кстати, у нас долго были сомнения, сбегают больные или просто расходятся по кроватям. Но потом Денис Шибаев всё же решил, что они сбегают. И мне этот вариант очень нравится.

Фото Анны Шестаковой

Но в этой сцене нет какой-то конкретики. Это и ненастоящий Летов, там нет настоящих — есть сумасшедшие, которые воображают себя памятниками. И один из них воображает себя памятником Летову. То есть у них сумеречное сознание, для них быть памятником и конкретным историческим персонажем — примерно одно и то же. Ну, миф он и есть миф. Такие воплощённые мифы.

Фото Анны Шестаковой

— И ещё о станции «Космический проспект». По её логике средний житель Чкаловского посёлка — наркоман? Или я что-то не понимаю? Тоже ведь могут оскорбиться?

— Ну, мы не делали галерею портретов великих и ужасных омичей. Здесь смысл — в разрыве между советской мечтой о космическом полёте, которую воплощает дед-электрик, и бессмысленным житьём и уходом в никуда, в фантазию от этой бессмысленности. В наркотики — оттого, что нечем заполнить эту душевную пустоту. Как известно, в промышленности начались большие проблемы в 90-х годах и сейчас они продолжились. И неустроенность молодёжи, рабочие места, неухоженность территории посёлка — это всё депрессивно и давит на людей. Я сама прожила там пять лет, знаю, что люди очень радуются, когда им там хоть что-то благоустраивают. Просто людям нужен какой-то свет в жизни, если они его не находят, то они начинают его искать в веществах, алкоголе и так далее. Этот молодой человек просто живёт в большой потребности в мечте.

— Явно то, что пьеса не просто про Омск, но и именно для Омска. Её нет смысла ставить в другом городе — зрители там её просто не поймут. Есть ли по этому поводу какая-то рефлексия?

— Во-первых, это такой жанр. Он уже распространённый. Когда театр заказывает драматургу пьесу про город, она частично документальная, и это именно для данного города и его жителей. Этой традиции уже больше 10 лет.

«Спектакль, который можно будет показать в Нью-Йорке»

— А где ещё есть такие примеры?

— Ну, скажем, один из самых ярких — «Я уеду / не уеду из Кирова», который ставил Борис Павлович. Или недавно мой коллега Сергей Давыдов поставил вместе с режиссёром Талгатом Баталовым спектакль «#прокалугу». Он был документальный, с матерными словами, но при этом были гневные отзывы, что вы, мол, очерняете образ жителей Калуги. В итоге мат они убрали и спектакль идёт.

— А за рубежом?

— На самом деле я интересовалась, именно с документальной частью спектаклей там нет. Но есть немецкий театр «Римини Протокол», который делает документальные спектакли, например, у него есть спектакль «100% Берлин». Он основан на статистике, когда актёров там нет, на сцену вызываются 100 жителей Берлина — самого разного возраста, пола, занятий, социального статуса. И весь спектакль построен на том, что они рассказывают о себе. Все стоят на сцене, отображают какие-то диаграммы, связанные со статистикой об этом городе.

— Очень необычно…

— Да, и есть видео в Сети, если читаешь английские субтитры, можно посмотреть.

— Но это интересно?

— Да, это потрясающе интересно. И визуально, и документально. Или они делали его и в других городах — также со 100 их жителями.
Или есть у них спектакль Remote. Это спектакль-променад, когда жители ходят в наушниках по городу, попадают в разные ситуации, абсолютно не предполагающие театральный контекст, и с помощью голоса в наушниках они воспринимают эту ситуацию как театральную.

— Но всё же сожаления, что кроме Пятого театра эту пьесу больше нигде играть не будут, у тебя нет?

— Нет, никакого. Изначально мысли были разные. Идея претерпела очень много трансформаций. Денис пришёл и изначально сказал: «Давайте сделаем спектакль, который можно будет показать в Нью-Йорке». И первые версии были совершенно другими. Поэтому было столько вариантов.

Потом всё это трансформировалось, подгонялось под нужды и, может, и под возможности театра. Но… под возможности в последнюю очередь.

Фото Анны Шестаковой

— А что лично тебя держит в Омске? Есть какая-то мотивация?

— Я собираюсь расширять ареал своего обитания. То есть я собираюсь жить-поживать в Омске и ещё где-нибудь — одном-двух местах. Периодами. Потому что, во-первых, это нужно для развития, то есть в определённый момент нужно, чтобы рядом было большое количество европейских образцов искусства — если касаться театра. Хочу продолжать образование, если конкретнее — кинематографическое. Потом немного хотелось бы лучших экологических условий. Если расширять семью и заводить детей. К тому же здесь родители, которые крепко держатся, и их вряд ли удастся убедить уехать.

Что удерживает? Здесь просто интересно. Здесь меньше происходит, поэтому легче сделать что-то новое. Больше свободы, у меня здесь большая сеть контактов, знакомых. Делаешь какое-то событие — и понятно, как собирать народ, чего ждут. Есть предположения, как удивить. И чему обрадуются. Здесь можно делать такие творческие проекты, которые в условиях большого выбора зрелищ в Москве или Петербурге могут просто потонуть.

Материалы по теме:

Серафима Орлова: «Хорошая проза рождается от большой тоски»

Омичка попала в шорт-лист литературного конкурса «Книгуру»

Серафима Орлова: «Ограничение до 35 лет не соответствует требованиям современности»