- Это были четыре года неприлично для сегодняшнего времени нелегкой деятельности. Сейчас принято делать все быстрее, и мы выпускаем подобные спектакли, но без таких, этапных, как "Весенние побеги", которые в определенном смысле формируют профессионализм труппы, нельзя обойтись. Если бы я не получил "Крылатого гения" за эту работу, мне было бы очень трудно объяснить своим актерам, что мы мучились так долго не зря.
- Вы действительно работали над этим спектаклем четыре сезона?
- Конкретно с актерами - год. А до этого спектакль работался этюдно, когда артисты моей труппы были еще студентами. Все это время мы искали ключ к материалу. В том числе и вместе с художником "Весенних побегов" Ольгой Веревкиной, которая меня очень сильно поддерживала. Я говорил ей: "Оля, ну зачем я взял такую сложную пьесу?" Она мне в ответ: "Этого никто еще в Омске не ставил. Надо же заглянуть туда, куда мы еще не заглядывали". А попытка соединить условный театр Брехта с русской психологической реалистической школой, добавив приемы комедии "дель арте", была бы невозможна без полного доверия между мной и труппой Северного драматического. Это такой котел, в который нырял герой "Конька-горбунка". И тут либо сваришься заживо, как произошло у Ершова с царем, либо обернешься добрым молодцом, как получилось у Ивана.
- Почему именно Ведекинд? Как вы пришли к этому автору и именно к этому названию?
- Впервые с Ведекиндом я столкнулся в перестройку, когда к нам стали активно приезжать театры из-за рубежа. Я учился в театральном институте в Ленинграде - ЛГИТМИКе - и увидел постановку "Весенних побегов" в исполнении театра из Сербии. Это был спектакль академического плана с очень большими купюрами текста, как я потом узнал. Тема морально-этических проблем, которые возникают у подростка в период взросления, мне показалась неосвоенной нашим театром. И, безусловно, не могла меня не заинтересовать. Потом я на время забыл о Ведекинде, а приехав в Омск и оказавшись в качестве преподавателя на актерском курсе ОмГУ в период курсовых и дипломных спектаклей, я про него вспомнил. И, предполагая тщетность своих усилий, я обратился в библиотеку Пушкина за текстом. И, к моему удивлению, мне принесли три перевода этой пьесы. Они были еще дореволюционными, и на них стояла печать "Изъято". В советское время эта пьеса не могла попасть легально в руки читателей.
- Чем же она была опасна, по мнению советских идеологов?
- Там слишком откровенно были описаны отношения. Слишком острый конфликт между детьми и взрослыми, между учениками и учителями. Это сделано с редкой прямолинейностью. Пьеса очень большая, немного рыхловатая по сюжету. Ее собрать во что-то целостное тоже проблема. В свое время, кстати, Мейерхольд, приехав из Германии, поставил ее в театре Комиссаржевской. Чем вызвал конфликт внутри театра, потому что надо было занимать молодых артистов, а роль четырнадцатилетнего подростка, конечно же, хотела играть хозяйка труппы - сорокалетняя Комиссаржевская. Постановка не стала удачей Мейерхольда по многим причинам. В том числе из-за противодействия церкви: многие сцены пьесы религиозными деятелями были не рекомендованы к показу зрителям. Там есть эпизод объяснения в любви мальчиков друг к другу. Есть сцена избиения молодым человеком девушки, которая просит его это сделать.
- Я правильно понял: в советское время пьесу запретили из-за присутствия в тексте темы однополой любви?
- Да. Но эта тема там обыгрывается в контексте юношеского становления в рамках закрытого обучения - по пьесе герои учатся в мужской и женской гимназиях, где такие отношения не могли не возникнуть. Но это здесь не главное. Главное то, что оказавшись перед выбором, как ему развиваться дальше, молодой человек переживает этот момент в одиночестве. Он абсолютно один, и ему никто не может помочь: ни учителя, ни родители. Потому что как только они пытаются разговаривать с ним на эти темы, они говорят не тем тоном, и уже этот тон смущает подростка. Возможно, столь серьезная подача этого материала Ведекиндом и позволила его пьесе занять определенное место в мировой драматургии. Ее считают предтечей немецкого экспрессионизма в театре.
- Как восприняли спектакль зрители Тары?
- Поначалу полного взаимопонимания не было. Звучали полярные мнения. Кто-то принимал и говорил, что это очень надо. В основном, молодые. Люди более старшего поколения принимали спектакль в штыки. Хотя мы не прибегали к натурализму, откровенных сцен в "Весенних побегах" нет. Мы постарались всему придать метафорическое звучание. Да, спектакль, как сейчас принято говорить, про ЭТО. Но нет ни одной сцены, которая была бы физиологично сделана.
- То есть вы не пошли по пути привлечения зрителей такими сценами, намеренно обрезав ту часть публики, которая пришла бы полюбоваться на откровенные эпизоды?
- Многие, узнав, что репетируется спектакль на подобную тему, приходили специально посмотреть откровенные сцены, но, я думаю, они уходили разочарованными. Кроме части голой спины девушки, у нас больше ничего не показывается. Я очень люблю омские театры, каждый из них хорош по-своему. Но, уверен, ни в одном из них я бы не поставил такую пьесу. Чтобы одолеть этот материал, надо стопроцентно доверять артистам. А они должны доверять тебе.