Дирижер Михаил Гришевский: «Театр доведен до крайнего состояния»

- Михаил, почему вы ушли из театра? Борис Львович на сборе труппы вас так тепло представлял, а продержались вы меньше сезона.
– Одиннадцатого мая я был уволен «по собственному желанию». Причем я отказывался подписать заявление «по собственному желанию». Но, когда я сказал, что подписывать ничего не буду, и попросил уволить меня по статье, Ротберг пригласил начальника охраны и распорядился не выпускать меня из здания до тех пор, пока я не подпишу заявление с нужной ему формулировкой.
– У него начальник охраны – это заместитель по творческим вопросам?
– Видимо. Театр доведен до крайнего состояния бездарной политикой г-на Ротберга. Последние три месяца я работал на собственном энтузиазме. Он снял с меня все контрактные ­надбавки, и я работал за шесть тысяч рублей. ­Несмотря на то, что по контракту я должен был получать порядка 20 тысяч рублей. Я их получал, если не ошибаюсь, до седьмого февраля.
– Что же случилось?
– Борис Львович не переносит личностей в театре. Если человек ярче, чем сам г-н Ротберг, это смерть. Он сам неоднократно говорил, что в теат­ре должна быть единая серая масса. Человек же, который сейчас занимает пост главного дирижера театра, попросту пресмыкается перед директором, боясь потерять работу.
– К сожалению, сравнение с оркестром московской «Геликон-оперы», которая выступала в рамках фестиваля «Панорама музыкальных теа­т­ров», не в пользу оркестрантов Омского музыкального. Есть из-за чего бояться.
– Да, это так. Но главный дирижер г-н Соснин, также как и г-н Ротберг, не переносит никакой критики. Мои проблемы в театре начались, когда у меня начала появляться своя публика. Первые нарекания появились, когда мне после спектакля принесли цветы.
– То есть в кассе стали спрашивать: «А кто дирижирует?» Появились, как и положено в театре, поклонники дирижера Михаила Гришевского?
– Да, так и было. Как только это стало происходить, мне перестали доверять спектакли.
– Какие творческие претензии к вам предъявляли? Сняли же вас со спектаклей на основании чего-то?
– Главный дирижер предъявлял мне претензии регулярно. Чисто субъективные, дескать, я неверно трактую произведения. Нареканий от артистов, что под аккомпанемент оркестра, которым я дирижирую, петь сложно, не поступало. Более того, и солисты, и хор ­неоднократно говорили, что со мной им работать ­гораздо комфортнее. Я провел десять репетиций последней премьеры Омского музыкального «Без вины виноватые» вместо г-на Соснина. Он сам просил меня побыть его ассистентом, хотя по контракту я не обязан этого делать. Режиссер-постановщик г-н Подгородинский сотрудничеством со мной был доволен, о чем сказал руководству. Каково же было мое удивление, когда в программке «Без вины виноватых» я своей фамилии не нашел. Были ко мне претензии от г-на Ротберга личного плана. Он убежден, что в театре он абсолютный властелин, и считает возможным делать мне замечания о моей личной жизни. Поскольку я мужчина свободный, у меня были отношения с двумя артистками в разное время. Но ни одна из них в моих спектаклях не пела. По работе мы с ними не пересекались.
– Значит, творческих претензий не было к вам?
– Ну, кроме обвинений в неправильной трактовке, не было. Режиссер г-н Стрежнев, который сейчас у нас ставит оперу Шебалина «Укрощение строптивой», был также доволен работой со мной, о чем сообщил руководству. Как только это произошло, главный дирижер г-н Соснин снял меня с этой постановки.
– А за что юридически сняли с вас надбавки?
– Я опоздал по форсмажорной причине на спектакль. Это был детский утренний спектакль «Фант! Гав! Гав!», который идет в репертуаре уже не одно десятилетие. Любопытно, что он долгие годы шел под фонограмму, пока один из зрителей не пожаловался на этот факт. И вот я вышел дирижировать. За пультом появился не в 11.00, а в 11.04. У меня испортилась ­застежка у бабочки, вот на то, чтобы ее исправить, и ушли эти минуты. Через несколько дней меня вызвали в администрацию. Указали на недопус­тимость и сказали, что ­снимают с меня надбавки. Я три ­месяца работал за шесть тысяч рублей в надежде, что что- то изменится.
– Каковы сейчас ваши планы?
– Мой адвокат начал заниматься ­организацией судебного иска. Я не собираюсь восстанавливаться на работе. Я вижу, что театра просто нет. Но рассчитываю получить и моральную, и материальную компенсацию. Мне важно ­привлечь внимание к тому, что происходит в Омском музыкальном театре. Совершенно понятно, что такого театра в Омске нет. Незадолго до моего ухода театр покинули три молодых солиста, двое из которых уже находились на позициях героев. Это Наталья Ландовская, ее супруг, прекрасный бас Александр Ватолкин и молодой солист Иван Морозов, ­который пришел в театр вместе со мной в этом сезоне. Г-н Ротберг не в состоянии удержать театральную молодежь. Он набрал огромное количество молодых, которые сейчас выходят раз в месяц на детских спектаклях в ролях котят, щенят и прочих животных. Еще один такой сезон, и они потеряют квалификацию.

Режиссер Борис Кричмар: «Почему вышестоящие ничего не видят?!»

– Борис Игоревич, что произошло у вас с г-ном Ротбергом?
– Я зашел в самый первый день фестиваля в Омский музыкальный театр, он же оказался и последним для меня. Я, главный режиссер Хабаровского теат­ра музкомедии, приехал в командировку в театр Бориса Ротберга, и надо было показаться ему. Это профессио­нальная этика. Но как только я к нему зашел, он сразу мне заявил, что сейчас вызовет охрану и меня выведут. Естественно, я повернулся и ушел.
– У вас конфликт с г-ном Ротбергом?
– В 1995 году мы с солистами Омского музыкального театра Анатолием Мотовиловым и Мариной Колударовой сделали втроем камерный спектакль. А я учился тогда в Москве, и в один из приездов, сделав этот спектакль, я дал интервью одной из омских газет. В нем я назвал спектакли в театре г-на Ротберга «удручающими», сказав, что из театра начал уходить зритель. Ему, видимо, это интервью показали. И с тех пор он все, что бы я ни делал, воспринимает как личное оскорбление. А года три назад очень хороший дирижер Виктор Олин, мы с ним много лет общаемся, посетовал, что работать в теат­ре г-на Ротберга невозможно, условий никаких. У него семья, дети, а с квартирой были проблемы. Зарплата маленькая. Я тогда работал в театре в городе Железногорске, это под Красноярском. И позвал его к себе. Нормальные условия ему создали. Хорошие перспективы перед ним открывались. Сейчас он в Екатеринбурге у Кирилла Стрежнева работает. Останься он у Ротберга, такую карьеру он не сделал бы никогда.
– Понятно, что после этого позитивных эмоций по отношению к вам г-н Ротберг не испытывал.
– Конечно. Но когда у меня сотрудника переманивают, я стараюсь создать ему такие условия, чтобы он никуда от меня не уехал. У г-на Ротберга другая психология. Ты гад – и все.
– В театре, в котором вы сейчас служите, иная ситуация?
– Хабаровский театр, где я сейчас работаю, – ровесник Омского музыкального. Но он свеженький как огурчик. Его администрация только и занимается, что поддержанием театра в надлежащем состоянии. В Омске же все пожухло, вытерлось. В зрительном зале чем ближе к оркестровой яме, тем чернее паркет. Дорожки все выцветшие, ужасно. Такое ощущение, что в склеп попадаешь. Почему это вышестоящие не видят?! За 30 лет в театре не было ни одного мало-мальского ремонта.
– С чем связано, на ваш взгляд, такое положение вещей?
– С тем, что директор ничего не делает. Да и на директора нет никакой управы. Это очень грустно. Потому что я сам омич. Меня папа с трех-четырех лет водил в театр. Я вырос на коленях у Арнольда Павермана. Это был главный режиссер Омского театра, тогда еще музкомедии, который располагался в здании за ТЮЗ­ом. Его тоже, увы, «прокакали». Здание-то чудесное было. Там можно было все, что угодно сделать. А оно просто сгнило. А был это один из лучших провинциальных театров подобного жанра. Хотя и труппа была небольшая, и зал был небольшой. Все было такое камерное. Но работали люди творческие. А теперь с 1990 года я считаю, что театр кончился.
– Вы омич, а почему не работаете в Омском музыкальном?
– У меня за плечами более сорока постановок в самом Хабаровске, где я много лет работаю, и в Самарской опере, в Кемеровском музыкальном театре. Конечно, сам бог велел мне работать в Омске. Потому что директора по всей стране кричат, что у нас режиссеров нет. «Нет молодых режиссеров, готовых принять театр». А я работаю много лет в другом городе. Причем есть еще один режиссер музыкального театра из Омска ­Александр Лебедев, который сейчас работает в Новосибирске. В Омске он ­тоже не ставит. Его и не зовут, хотя фамилия его очень известна сейчас.
– Почему так происходит?
– Потому что для многих самодуров провинциальных очень важно, чтобы в афише стояли Москва или Санкт-Петербург против фамилии режиссера.
– У нас есть группа директоров в теат­рах, которая сидит давно. Нужно ли обновление?
– Безусловно. Тут важно, чтобы директор был прежде всего директором. А вообще любой театр начинается с постановочной команды. Такую команду и должен создать директор – режиссер, дирижер, балетмейстер, художник. Вот г-жа Калинина, балетмейстер, в Омске по­явилась. Балет стал подниматься. А г-н Ротберг, скорее всего, ею просто дырку закрывал. Не нужна она ему была по большому счету. Он не ценит людей как таковых. Если личность яркая, он сразу избавляется от нее.