– Виктор Соломонович, говорят, что в одну реку дважды войти нельзя. Вам удалось?
– Я считаю, что уходил шесть лет назад из одного учреждения, а вернулся в несколько другое. Сейчас другая экспозиция, новые условия работы, и поэтому считаю мое назначение не возвращением, а просто новым местом работы. Настроение рабочее.
– В каком состоянии вы застали музей Достоевского после пяти руководителей?
– Кроме Юлии Прокопьевны Зародовой, которая 8 месяцев была и.о. директора, все остальные что-то да разрушали. Пришел директор – что-то разрушил и ушел. Не осталось ни одного сотрудника из тех, что работали при мне. Репутация музея сейчас требует восстановления и возвращения хотя бы на прежний уровень. Дальше придется повышать авторитет музея в глазах омичей, потому что экскурсии, к сожалению, проводились на очень низком уровне в силу того, что просто отсутствовали профессионалы. Как бы я ни уважал историков и математиков, но не могут они грамотно провести экскурсию в литературном музее.  Многое придется исправлять.
– Сейчас можете рассказать, почему ушли в свое время из музея?
– Я не могу знать истинные причины, что привели к этому. Могу только предполагать. По факту если говорить, то, видимо, мое присутствие в кресле директора литмузея оказалось неугодным тем, кто определял главное направление развития региона в целом и культуры в частности. Незадолго до моего увольнения пришел сюда покойный министр культуры Радул. Полтора часа длилось совещание с ним. Были там и чиновники из министерства культуры, которые до сих пор там работают, например Ольга Васильевна Бондаренко. Почти два года до этого совещания она проявляла, если сказать обтекаемо, самый пристальный интерес к работе литературного музея. Министр пришел к нам подготовленным. Настроен был очень категорично.
– Вам прямо сказали «увольняйтесь»?
– Нет. Мне предъявляли какие-то претензии, собранные отовсюду. К примеру, министр говорил: «Вот у вас три года тому назад украли забор». Была такая ситуация: стоял красивый забор на кирпичных столбиках. Рядом строился дом, там стоял кран. Стрела крана запросто поворачивалась на музей. Утром я пришел однажды: забора нет, столбики повалены. Я вызвал следственную бригаду. Следователи при­ехали, посмотрели, пошли на стройку. Увидели, что стройку курирует Полежаев, и сразу: «Все, уезжаем, нам здесь делать нечего!». Прошло года полтора или два, и я еще раз обратился в следственный отдел. Мне дали бумагу о том, что следствие прекращено. Эту бумагу я показывал министру, и он мне сказал: «Если бы я был директором, у меня бы ничего не украли!». Писал письмо, чтобы возле музея установили милицейский стакан. Тут проходят народные гуляния, стройка идет – то скамейки утащат на набережную, то шприцы найду возле музея. Мне ответили отказом. А как я должен поступать в таком случае?! Сам лично ночевать под деревьями, чтобы ничего не украли? «Вы виноваты в том, что украли забор!» – это министр. Бондаренко подсказывает: «Вот на будущий год мало денег запланировали!». Говорю: «Экономим государственные средства. Я не привык, что нам так много денег дают». «Теперь у нас другая ситуация», – сказал министр. Вы­шли на улицу, провожаю его до машины. Задаю прямой вопрос: «Вы меня что, отстраняете от должности?» – «Ты не юный пионэр, чтобы мне такие вопросы задавать»,– сказал министр.
– Хороший ответ. Веселый. 
– Да, и красноречивый. Шла стройка в музее. Полежаев сказал, что надо ее закончить за четыре месяца. Нужно было проводить тендеры по каждой позиции – электрика, сантехника, установка электросветового оборудования, даже каменщики должны были проходить по конкурсу. Тендер такой проводится месяц. Проект художественного оформления – его надо разрабатывать, согласовывать. Это тоже длительно – не менее полутора-двух месяцев. Если все это делать, как положено, то не за 4 месяца, а года за полтора все можно было сделать. Обновленный музей был бы нормально, спокойно создан. По распоряжению губернатора деньги шли рекой. Бондаренко лично руководила строителями, я тут был побоку. Я понял, что если я после такого не уйду сам, то меня уйдут. Потому что реконструкция музея проходила с очевидными нарушениями.
– То есть если бы что-то случилось, всех собак «повесили» бы на директора?
– Естественно. А зачем мне это надо? Я свое имя создавал долгие годы не для того, чтобы прослыть человеком, который нарушал правила и законы. Зачем?!
– Значит, обвинения ваших недоброжелателей в интернете о том, что Вайнерман сбежал, потому что побоялся повышенных требований к нему, не соответствуют действительности?
– Абсолютно не соответствуют. Я всегда говорил прямо, был неудобен, и, возможно, еще и это мне навредило.
– В январе музею исполнится 30 лет. С чем вы приходите к юбилею?
– С вычищенным компьютером. Преды­дущая руководительница удалила все музейные документы из компьютера и даже уничтожила пароли почты. Дважды приходил в музей, чтобы Алина Анатольевна Кильдюшева мне передала дела. И дважды получал отказы. В результате все удалено, а министерство шлет документы мне на музейную почту, я же не могу их прочесть – пароли удалены. Более того, в один день вместе с собой она уволила и главного бухгалтера. Они просто обе сбежали. Сейчас в министерстве культуры готовится справка об их хозяйственной деятельности. Судя по всему, неутешительная. Говорят, что дело будет передаваться в прокуратуру.
– Юбилей вы встретите печально?
– Кильдюшева к юбилею не готовилась – это 100%. Я заинтересован в том, ­чтобы 30-летие музея прошло на достойном уровне. Сейчас хочется понять, где взять деньги на эти мероприятия.
– 6 лет вы были без музея Достоевского. Чем занимались?
– Я работал редактором в обществе с ограниченной ответственностью «Техно-гранд». Участвовал в разных проектах, которые тоже имели отношение к культуре.
– Кого сейчас не хватает в музее Достоевского?
– Чтобы вернуть тех, кто работал, надо возвращать ставки в штатное расписание. Сейчас выяснилось, что из 16 ставок музея больше половины занято административными работниками. А работать кто будет?! Когда я уходил, было 24 ставки в музее, сейчас 16. Хочу вернуть хотя бы трех человек, которые работали со мной. Которые работу знают и которых знают в городе.
– Ведутся раскопки в районе Воскресенской церкви рядом с музеем. Шла речь о планах создания единого комплекса – собора и музея. Так ли это?
– Я об этом ничего не слышал. Но если говорить о комплексе, в котором музей захочет принять участие, то это комплекс с Домом литераторов. Еще до своего увольнения я с Михаилом Хахаевым, бывшим главным архитектором области, вынашивал проект строительства Дома литераторов. На территории музея, которая ближе к Иртышу, довольно большой участок земли. Туда можно вместить этот дом.
– Пока этот участок, слава богу, не занят под элитное жилье? 
– Это территория музея. Пока на нее никто не претендует. В Омске есть Дом актера, Дом художника, Дом журналиста. Но почему-то нет Дома писателя. Хотя у нас две большие писательские организации, у каждой из которых нет своего помещения. Если такой Дом литераторов будет создан в Омске, литмузей станет поистине писательским домом.