Лучшего стилиста в омской журналистке не было тогда, нет и до сих пор

Тогда еще были машбюро, горячий набор, линотип — термины, ничего не значащие для современной журналистики. Так называемые лихие 90-е, самые тёмные времена в жизни страны, если верить нынешним пропагандистам, и самое свободное время в России, если верить собственной памяти. Написать заметку по пресс-релизу считалось западло, да и не было еще никаких пресс-релизов: нужно было ногами бегать по городу, брать комментарии по номерам из телефонного справочника и сдавать один-два-три текста в каждый номер ежедневной газеты.

Как правило, работа эта исполнялась к обеду…

А дальше планировались встречи с живыми источниками, проработка глубоких тем на будущее, но чаще всего начиналась легкая редакционная пьянка, которая тогда считалась самым мелким из профессиональных грехов. И посреди шумного уже кабинета, постепенно наполняющегося закуской, гитарными аккордами и окрестными гениями текстового творчества, сидел за своим столом Жора, абсолютно погруженный в свою стострочную заметку, и с великими паузами пробивал очередь буквами пишущей машинки.

Наконец в сотый раз в кабинет врывался взбешенный начальник отдела, у которого третий час стояла полоса из-за несданного текста Бородянского, вырывал у него из рук не до конца вычитанный материал, выпивал поднесенную успокоительную рюмку и убегал в недра секретариата запускать производство замершего на всех парах номера газеты.

Счастливый и не очень выпивающий Жора присоединялся к дружной редакционной семье, уже вовсю горланящей его нежную лирическую песню, ставшую гимном омской журналистки из-за строки «газета новая верстается, и в ней выходит мой подвал».

Принявший рюмку автор деликатно замечал, что музыка у него в оргинале звучит слегка по-другому, но получив привычный ответ «старик, не придирайся», выпивал еще одну и говорил: «А у меня еще вот такая есть». Садился на край стола и начинал «Выгонит из дома жена, выйду, подниму воротник…» Но тут в кабинет входил очередной гений с очередной бутылкой и с очередной новостью нашего богоспасаемого городка, кто-то брал гитару и пел Митяева, стрелки часов близились к полуночи, и рабочий день завершался.

А наутро в газетном номере читатель получал необходимый объем городской информации — и бонусом совсем небольшой текст Жоры Бородянского, который был блестящей литературой, даже если она была про уборку снега во дворе дома Амурского поселка. Лучшего стилиста в омской журналистке не было тогда, нет и до сих пор. Жоры тоже теперь нет. Такие дела.

Собственно, нет уже давно и той уникальной журналистской атмосферы, вне которой нет честных тем, критических текстов и тонкой стилистики. Свинцовое бремя медленно наступившей государственной стабильности раздавило профессию, выхолостило ее суть, оставив читателю бездумные ленты гладких новостей и веселые картинки гламурных медийных сайтов.

Едва ли не уникальным осколком той, настоящей журналистки остается в стране «Новая газета», частью которой был Георгий Бородянский. В эти печальные дни многие вспомнят его неистребимую человеческую деликатность, сочетаемую с несгибаемой профессиональной твердостью, его безусловную смелость в правозащите омичей, его недооцененный поэтический талант.

Мне нечего к этому добавить: все слова сказаны, и все слова лишние. Просто оставлю здесь жорину песенку, которую мы никак тогда не могли дослушать до конца, а сейчас она крутится и крутится в голове.

ПЕСНЯ

Выгонит из дома жена.

Выйду. Подниму воротник.

Все равно дорога одна:

Плюну и пойду напрямик.

             ***

Напрямик пойду по степи,

Далеко-далеко пойду:

Хорошо сорваться с цепи,

Все, что хочешь, петь на ходу.

            ***

И не видеть края земли,

И не видеть края судьбы,

Где лобзают цепь кобели,

Потому что духом слабы.

           ***

А вот я сорвался с цепи,

А вот я иду по степи.

У меня дорога одна.

Степь да степь кругом холодна.

           ***

И продрог я на холоду,

И угла себе не найду.

Хоть терпи, хоть зубы сцепи -

Все равно на цепь попаду.

          ***

И опять начнется война:

Выгонит из дома жена.

Выйду. Подниму воротник.

Плюну и пойду напрямик.

Георгий Бородянский покинул Омск навсегда. Ушел напрямик, как обычно. Точно так, как и жил, ни на грамм не изменив ни себе, ни профессии. В отличие от нас. Прости, Жора.

Михаил Лебедев