Первое приветствие уже в аэропорту – Путин. Путин в солнечных очках на чашках, Путин с обнаженным торсом на чехле для смартфона, ну а если магазины в какой-то момент будут закрыты, то тогда можно воспользоваться услугами «Патриотического автомата». За 1500 рублей, то есть примерно за 18 евро, прибывшие в российскую столицу имеют возможность приобрести майку с изображением Путина. Поначалу иностранец получает именно то, что он и ожидал, но потом этот город опровергнет все ожидания.
Мы направляемся в центральный район Москвы, проезжаем мимо серых домов и мрачных памятников советского периода, пробираемся через дорожные кольца этого города и, наконец, попадаем в центр российской столицы. Вспоминается фраза, которая красовалась над входом в пресловутый трудовой лагерь, располагавшийся на Соловках. Не подходит ли она лучше всего к сталинской идеологии, которая, воплотившись в архитектуру, открывается перед вашими глазами? Ее шепчут монументально-орнаментальные здания в стиле сталинского барокко, ее выкрикивают улицы, ее с невероятным шумом произносят вагоны метро: «Железной рукой загоним человечество к счастью». Москва – это грохот, шум, рев. Ничто не находится в состоянии покоя, ничто не молчит, кроме миллионов погибших, о которых здесь предпочитают не вспоминать.
Рим обнимает приезжающего человека, Париж его очаровывает, Берлин, испытывая скуку, его изучает, Москва же бьет гостя в лицо. Здесь человек ничего не значит.
Железной рукой к счастью, может быть, поэтому люди так спешат, когда они рано утром покидают свои дома-соты на окраине и направляются в центр города – поездка на метро занимает целый час, и такого варианта стремятся избежать лишь те, кто может себе это позволить. В обычный рабочий день москвичи стараются не делать ни одного лишнего шага, они не теряют ни секунды, они бегут и торопятся – куда? По направлению к счастью? Они проходят станции метро, огромные, как дворцы, со сводчатыми потолками и хрустальными люстрами. А в вагонах метро, наоборот, тесно, чувствуется запах большого количества людей, некоторые пассажиры умудряются, стоя, поспать, все молчат, колеса громко стучат по рельсам – я единственная, кто закрывает уши?
Во время моих первых дней пребывания в Москве, в конце октября, над Синаем взрывается пассажирский самолет. Это теракт, устроенный Исламским государством. Большинство жертв – россияне. Ходят слухи, что и в Москве запланированы теракты, мамы получают сообщения по SMS о том, что в конце недели они вместе со своими детьми должны избегать многолюдных и оживленных мест. С удивлением замечаю, что испытываемый другими страх добирается и до меня. Теперь, когда я захожу в метро и вижу бородатого кавказца с большой сумкой, я начинаю нервничать. Может быть, лучше ездить на автомобиле и ежедневно простаивать по три-четыре часа в пробках в городе, где даже пиццу доставляют на метро?
Спустя пару дней кто-то в моем квартале бросает из проезжающей машины взрывное устройство – три человека получают ранение. Это больше похоже на мафию, чем на теракт, говорят друзья, и само происшествие быстро забывается – жизнь продолжается. Везде в Москве мемориальные доски напоминают о жертвах терактов. Мне кажется странным, что я начинаю вспоминать даты проведения терактов в Мадриде и в Лондоне. Но кто знает, когда в следующий раз кто-нибудь в московском метро приведет в действие свой пояс смертника и убьет десятки человек?
Спустя пару недель я уже овладела хореографией толпы. Все идут быстро, но не скачут. Я все время спешу, даже тогда, когда я не знаю, куда все идут. Я открываю распашную дверь при входе на одну из станций метро – они большие и тяжелые, и, пройдя через нее, я ее отпускаю. Я спускаюсь вниз по эскалатору – некоторые из них более 120 метров в длину – и захожу, ощущая себя частью человеческой массы, в вагон метро. Ежедневно московская подземка перевозит 9 миллионов пассажиров. Я толкаюсь, давлю на других и не переживаю по этому поводу.
Если кто-то не спешит, то это полицейский или какой-нибудь немощный человек. Полицейские никуда не спешат, они фланируют по станциям, как английские лорды, в большинстве случаев их двое или четверо, а руки у них скрещены за спиной. Время от времени они проверяют документы у людей, которые, вероятно, являются узбекскими гастарбайтерами.
Одна бабушка со скрюченными ногами подходит к ведущей вниз лестнице в подземном переходе, она преодолевает ступеньку за ступенькой. Доберется ли она когда-нибудь туда, куда ей надо? Только спустя несколько дней я вижу женщину с коляской в метро, и только через несколько недель я замечаю первого инвалида – это молодой, тренированный человек, который легко управляет своей коляской. Как только пожилые люди входят в вагон метро, им сразу же уступают место; коляску кто-то без всякой просьбы быстро переносит вниз по лестнице. Люди помогают друг другу, когда это можно, но архитектура подавляет человека. Москва – это город мгновений, город бодрых, здоровых дарвинистов, которые никогда не были детьми, которые никогда не будут стариками и которые никогда не показывают свою слабость. Слабых железной рукой не загоняют к счастью – их раздавливают.
Но затем, после удара, полученного тобой от Москвы, происходит первое объятие. Вдоль бульваров тротуары оказываются шире, и ты замечаешь парки. Здесь прогуливаются пары, женщины ходят в мехах, и у них всегда элегантная походка; дети играют в свои игры, а зимой блестит скованная льдом Москва-река, и даже массивный Дом на набережной, золотая клетка для коммунистов, как его назвал писатель Юрий Трифонов, кажется красивым.
Средний класс имеет европейские ожидания, и власть это не игнорирует. Предлагается сделка: мы озеленяем улицы, вы получаете комфортную жизнь, но за это вы соглашаетесь с нашей политикой. Однако этот договор был заключен в тучные времена, задолго до экономического кризиса 2014 года, и никто знает, сколько он еще будет соблюдаться.
Я прохожу мимо расположенной на улице Малая Бронная синагоги и направляюсь к Патриаршим прудам, где литературный функционер Берлиоз, герой романа Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита», встречается с Дьяволом незадолго до того, как трамвай отрежет ему, Берлиозу, голову. Трамвая больше нет, зато здесь много разного рода баров и бутиков, здесь настоящий храм для представителей российского среднего класса и для иностранцев, которых кризис теперь заставляет уезжать из России. Раньше этот район считался самым привлекательным, теперь окна расположенных здесь домов украшают плакаты с надписью: «Квартира продается».
Как раз в такие времена отношения между людьми становятся более дружелюбными, и мрачные лица москвичей, которые они сами называют нейтральными, начинают просветляться.
Люди вокруг стали мягче, говорит московский семейный психолог Людмила Петрановская. Они вышли из своего пропагандистского дурмана и поняли, что великих побед больше ждать не следует. Они почувствовали, что жизнь становится сложнее: национальная валюта рухнула, доходы сокращаются, все дорожает. А когда становится тяжело, люди стараются держаться вместе. «Это поверхностная реакция на ухудшающуюся ситуацию в стране», – говорит Петрановская. Как вирус распространяются европейские привычки: москвичи приветствуют друг друга, а не отворачиваются с отсутствующим видом, когда сосед входит в лифт. Они чаще говорят «спасибо» и «пожалуйста», они приглашают друг друга в гости, они ищут возможность поговорить.
Охранник в моем продовольственном магазине – крупный мужчина с покрытым оспинами лицом – через три недели начинает улыбаться. Германия. Это прекрасно! До свиданья, «Ауф видерррзен», – говорит он мне каждый раз после долгого рассказа о своей новой подруге и о лучших яблоках. Дворник Игорь долго не может прийти в себя, когда узнает, что я из Германии. Его глаза загораются – Германия! Я со стыдом начинаю думать о преступлениях вермахта, а Игорь, на самом деле, с тоской вспоминает о прекрасном времени, когда он служил в советской армии и находился в Дрездене.
Мой квартал расположен к северо-востоку от Кремля, здесь живут представители российского среднего класса и деятели искусства, а также несколько французов. Здесь есть театр, галереи и кафе, в которых, несмотря на кризис, много посетителей; в этом районе немало великолепных зданий 19-го века, а также типичных невысоких домов. «Город летних вилл», – записал в своем дневнике Вальтер Беньямин (Walter Benjamin) после посещения в 1926 году Москвы. Здесь Москва выглядит как весьма традиционная европейская метрополия. Почти ничего не напоминает здесь об ужасной мечте Сталина.
Прогулка с Андреем – это как экскурсия, которая открывает тебе глаза. Он родился в Москве, а сейчас является активистом архнадзора – так здесь называют тех, кто следит за архитектурными памятниками Москвы. Он показывает на здание, от вида которого перехватывает дыханье, впервые оно упоминается в 18-ом веке: великолепный балкон над входом удерживают на своих спинах четыре атланта. Однако на самих фигурах заметны трещины, балкон разрушается. Другие здания, выглядящие как исторические, построены недавно – это так называемый novodel. В большинстве случае они возведены на фундаментах старых домов и подделаны под старину. Потемкинские деревни.
«В других странах города живут за счет своей истории, а Москва живет за счет строительного бизнеса», – говорит Андрей. Сталин представлял Москву как некую утопию, и на основании генерального плана он хотел сделать Москву – вскоре после Октябрьской революции она вновь стала столицей – центром своей империи. По его указанию сносились церкви и целые улицы, и в результате половина исторических построек была уничтожена.
После его смерти разрушение продолжилось, особенно в тот период, когда во главе города был последний мэр Юрий Лужков. Андрей не может сказать, кто оказался большим злом для города – Сталин или Лужков. «Оба они были достаточно плохими», – добавляет он.
Я не понимаю Москву. Город пульсирует так, что просто голова кругом идет. Москва нагромождает пласты истории, слой за слоем, она задыхается от этого, но не хочет ни о чем вспоминать. Жители города празднуют свои победы, приклеивают на свои машины стикеры с надписью «Спасибо деду за Победу!», они покупают мороженое под названием «Победа», приветствуют помпезные военные парады, но не вспоминают о своих жертвах, не вспоминают о своих убитых, миллионы из которых были уничтожены по приказу Сталина.
Однако Москва – это пугающее место – всегда была еще и местом притяжения. Таковым она остается и сегодня. 10% всех россиян живут на этом огромном пространстве – почти 15 миллионов человек. В пьесе Антона Чехова три сестры прозябают в провинции и со слезами на глазах восклицают: w Moskwu, w Moskwu. Целые легионы людей стремятся уехать из провинции в Москву, однако сами москвичи отзываются о них с презрением: никакой культуры, никаких манер, спившаяся беднота.
Как живут люди в российской столице? Россияне в среднем зарабатывают 30 тысяч рублей в месяц, это 430 евро, а в Москве люди получают уже 60 тысяч, однако аренда двухкомнатной квартиры, расположенной в центре или не очень далеко от него, обойдется в два раза дороже. И поэтому люди работают, вкалывают, чтобы свести концы с концами.
И когда им заниматься детьми, если магазины постоянно открыты, а в Ikea в четыре часа утра можно купить диван, который тебе доставят в воскресенье? Если салоны красоты предлагают сделать маникюр в два часа ночи? Когда спят эти люди, когда они живут?
Одна знакомая, уроженка и жительница Санкт-Петербурга, рассказывает о том, насколько безопасно она себя чувствует в Москве. Но как можно чувствовать себя в безопасности в городе, в котором людям постоянно напоминают об их незначительности? Это город, в котором улицы после дождя заливает вода, город, в котором его жители, проклиная все на свете, запевают старую советскую песню: «Зато мы делаем ракеты!»
Это из-за холмов, говорит моя знакомая. Санкт-Петербург плоский, и когда она приезжает в Москву, она чувствует воздействие этого города и, сидя на тесной кухне своих знакомых, ощущает прилив буйной энергии. Я ей говорю о том, что не понимаю этот город, что во мне борются друг с другом противоречивые чувства. Робкая сердечность москвичей меня трогает, их стремление к культуре и энергия мне импонируют – кажется, что Москва тебе сначала выталкивает, а затем вновь приглашает! Она меня слишком напрягает. Все распадается на тысячи фрагментов, один пласт накладывается на другой до тех пор, пока уже ни в чем нельзя разобраться. Где та красная нить, которая позволяет понять этот город?
«В Москве нет никаких красных нитей!» – говорит моя знакомая и смеется. Москва – столица эклектизма! Другая знакомая, москвичка во втором поколении, рассказывает о том, как она в 1980-е годы, будучи студенткой, поехала в Санкт-Петербург, чтобы посмотреть театральную премьеру. В тот же день она села на поезд и вернулась в Москву. Она не могла дышать в Санкт-Петербурге – все эти закрытые дворы, аккуратные, как по линейке выстроенные улицы, все предсказуемо и узко. Тогда как Москва бурно разрастается – как будто какой-то пьяный начертил циркулем кольца. Открытые дворы, кривые улицы, широта и хаос – для одних это освобождение, тогда как приезжие теряются в российской столице.
В один прекрасный день я иду по дороге к моей станции метро и обнаруживаю следы масштабных разрушений. Двухэтажные павильоны, стоявшие вряд у входа в метро, исчезли вместе с аптекой, с магазином обуви, закусочной и обменным пунктом. Остались лишь руины, как во время войны. Что же произошло? Экскаваторы прокладывают себе путь через горы мусора, их ковши загребают кирпичи и металлические обломки, а также ломают оставшиеся стены. Бульдозеры утрамбовывают землю. Вся эта техника появилась здесь ночью. Теперь это происходит именно так: экскаваторы и бульдозеры появляются ночью или в конце недели. В итоге в целом по Москве за один день две тысячи человек лишились своих рабочих мест.
Говорят, что эти постройки были установлены незаконно, однако они с 1990-х годов располагались у моей станции метро. Их сравняли с землей вместе со всем оборудованием. Целую неделю рабочие вывозили обломки, выравнивали поверхность и заливали ее гудроном – теперь это большая, открытая всем ветрам площадь, покрытая блестящим асфальтом. Такое впечатление, что здесь никогда ничего другого и не было. Как на фотографиях Сталина с Троцким, где Троцкого вырезали, когда он впал в немилость.
Люди как-то выкручиваются. Клубы закрываются, а через пару недель открываются где-то в другом месте. Художников задерживают за то, что они на соседнем с моей квартирой бульваре писали картины против войны, а первоначально они появились прямо перед зданием суда. Независимые телеканалы запрещаются, а затем вновь появляются в интернете. Киоски сносят, а через пару дней женщины в подземных переходах продают самые немыслимые вещи: носки и плоды граната рядом с блестящими карпами и морскими окунями. Каким-то образом жизнь продолжается. Птица-феникс возродилась из пепла – немного ощипанная, но она летает.
Я невольно вспоминаю о беседе с руководителем «Левада-Центра», независимой московской организации, занимающейся изучением общественного мнения. Он рассказал мне о том, что многие россияне с некоторого времени перестали строить долгосрочные планы. Планы – это для тех людей, которые чувствуют себя уверенно. А там, где царит непредсказуемость, как сейчас в России, люди в лучшем случае думают о следующем годе. Кто знает, что будет потом.
В начале марта неожиданно потеплело. Город начинает меняться. Перед одним рестораном устанавливают гриль, распространяется запах жареных сосисок. Заледеневшие куски снега разбивают и убирают. Где-то раздаются звуки гитары. Я иду по бульвару к станции метро, мне навстречу идут прохожие, они двигаются медленнее, чем обычно. Двое бездомных выходят из станции метро, они садятся на углу и передают друг другу бутылку. В нескольких метрах от них на лавочке сидят двое – это молодая пара: она необыкновенно красива, он слепо в нее влюблен, они робко целуются. Когда я через несколько часов возвращаюсь, уже становится холодно, солнце зашло несколько часов назад, но влюбленные сидят на том же месте. На следующий день вновь обещают минус десять градусов, опять будет снег, но кого это беспокоит? Сегодня уже пахнет весной, сегодня мы молоды, и мы здесь – в Москве.
Алисе Бота
Сообщите новость
Версия для печати
