Людей, столпившихся вокруг лежащего на притоптанном снегу мужчины, я увидела издалека. Твердо сказала себе: нет, не подойду. В конце концов, мы с дочкой возвращаемся из больницы, ей вообще сейчас холод вреден, а я еще прогуляться заставила… И вообще, народу без меня много.

Мы даже направились к переходу, правда, уже несколько неуверенным шагом. Оглянулась – народ суетился, кто-то пытался звонить, очевидно, «в скорую», кто-то проверял карманы лежащего, видимо, надеясь найти его телефон. Меня как раз и не хватало для полноты картины.  

– В «скорую» позвонили? – спросила, возвращаясь.
– Да позвонила, – стала объяснять мне женщина в шубе. – Но не так сказала, наверное. Спросили – пахнет спиртным, говорю – немножко. Ну, пахнет-не пахнет, ведь плохо ему? Уже пятнадцать минут прошло, снова звоню,  говорят, на пьяных не выезжаем. Объясняю, что у него лицо красное, он не дышит, там дело не в алкогольном состоянии. Вроде обещали приехать. Тут же рядом.

Мы находились напротив храма, на остановке «Школа милиции»: 200 метров до ГБ №1, 600 – до БСМП.
– А пульс есть? – крикнул кто-то.
– Да вроде есть, но слабый, – женщина нагнулась над дядькой.  

Мужик лет 40 – на вид не бомж, в потрепанной «аляске» и чистых, но уже мокрых джинсах – правда, почти не дышал. Лицо – нездорово багровое, возле носа и губ начало синеть. Медик из меня никудышный, но первую помощь в университете проходила. Несколько раз надавила на грудь, вытерла салфеткой ему губы, разлепила рот, дунула, не прижимаясь. И так несколько раз. Мужик вздохнул и раскрыл мутные глаза.
– Надо уши тереть, – сказала темноглазая девушка, – помогает от инсульта. И руки.

Все бросились тереть уши и руки, «найденыш» не сопротивлялся, даже попытался что-то промычать. Но тут же снова начал закатывать глаза. Почему-то я решила, что спать ему нельзя – все-таки первую помощь я изучала давно, четверть века назад, да и не так, чтобы прилежно.

– Не спи! А то опять заумираешь! – стала его тормошить, и все дружно подхватили мой призыв, видимо, разглядев во мне специалиста по реанимационным мероприятиям.  
– Надо его посадить, – решил кто-то. – А то уснет. И вообще на снегу валяется, все, что было еще здорового, отморозит.

Почему-то из мужчин рядом оказался только парнишка в ушанке, похожий на студента. Схватил, поволок, я бросилась помогать. С остановки, не выдержав, подскочил мужчина:
– Женщина, надорветесь.

Общими усилиями усадили «найденыша» на скамью, не оставляя в покое.
– Ты где живешь? Где телефон? – по очереди задавали вопросы.

Мужик мычал, норовил улечься и даже попытался слабо махнуть рукой. Наша «скорая» не ехала, хотя мимо проскочили четыре машины, как позже сказала мне дочь. Может, они ехали кого-то спасать, а может, просто на обед – время было подходящее. Мне как-то было не до того – я чувствовала свою ответственность за жизнь человека. Мы еще порылись в его карманах в поисках телефона, обнаружив все-таки «мерзавчик» и почему-то начатые женские тени для глаз. Но это было неважно – бомж, пьяный, бандит или вор, – нам всем вдруг стало важнее, чтобы он выжил. Осталось нас, правда, меньше: мы с дочкой, женщина в шубе с мальчишкой лет 8-ми, темноглазая девушка и парень в ушанке. Остальные по очереди вежливо отпрашивались друг у друга:
– Вы останетесь, да, а то бежать нужно?
– Ой, Женька, замерзнешь ты, и так в школу не ходим. Пойдем тоже? Из поликлиники идем, – объяснила мне женщина с мальчишкой, – болеет.

Конопатый Женька твердо ответил:
– Нет, мама, надо остаться, помочь.
– А я вот зимой прошлой мужчине помогла, так же вот упал, и пахло от него, а потом оказалось – преподаватель, друг умер, вот и выпил, с сердцем плохо стало, – вздохнула его мама. – Всяко же бывает, а ведь не юг. Я работаю в благотворительной организации «Каритас», мы всем помогаем.

Я не выдержала и начала звонить знакомым, чтобы кто-то нашел телефон горздрава. Набрала номер полиции, где, как обычно, долго выясняли, как зовут меня, и только потом, что случилось. Вспомнив про свои профессиональные обязанности, восхитилась – люди не уходили, хотя у каждого наверняка были свои дела. Мне показалось, что мы стали командой – неловко было бросать уже не только нашего «найденыша», но и друг друга. На всякий случай  велела дочке снять «команду» на телефон.

«Скорая» с бортовым номером 424 подъехала неторопливо – со времени моего участия в «реанимационных мероприятиях» прошло полчаса, а вызвали бригаду еще до меня. Задержалась за несколько метров от нас, подождала, пока уйдет автобус, мешавший встать чуть ближе. Только определившись с остановкой, из машины вышли дамы в серой униформе. Первым делом  бросились не к больному, а к моей дочери. Одну удалось перехватить, направив в нужном направлении. Пока я вместе с остальными занималась ею, другая медичка пыталась выхватить телефон у моей дочери, крича: «Прекрати снимать!». Потом уже выяснилось, что фотографии она стерла. «Испугалась, а ты была занята», - призналась дочь. Врач брезгливо спросила, не подходя близко к больному:
– К этому вызывали? Ну пойдем, что ли…

Идти он не мог, да и вряд ли он ее слышал. Впихнул в машину мужчину парень в ушанке. Водитель из «скорой» не вышел. Мы неловко суетились рядом, а студенту было тяжело, и он сумел усадить нашего больного только на пол, причем так, что одна нога вывалилась из двери. Врач, подтолкнув «лишнее» пинком, попыталась закрыть дверь.

– Вы что? С какой подстанции? – заорали мы всей командой.
– Я работаю, а не дурью маюсь, – пробормотала добрый доктор.
– Да что ж вы так-то, он же человек… – тихо сказал парнишка в ушанке.

И мы замолчали. Нам было стыдно. Нам, совершенно разным людям, совершившим доброе дело, может быть, неумело и, наверное, неграмотно, было стыдно, что с человеком обращаются как со скотиной. На глазах наших детей.
– Почему они такие злые? А зачем тогда они там работают? – почти одновременно спросили своих мам 8-летний Женька и моя 13-летняя Ангелина.

– Спасибо вам, – подавив всхлип, произнесла Женькина мама, обращаясь к нам всем, стоявшим как оплеванные. – Я не верила, что у нас так много добрых людей…

Женьку мы напоследок щелкнули. Фамилию он просил не называть – болеет, в школу не ходит, не так поймут… Мне давно не 8, а на 40 лет больше. Но я тоже хочу спросить – не маму, а Андрея Евгеньевича Стороженко, министра здравоохранения области: а зачем ваши медики работают? Ну, кроме того чтобы получать зарплату?