БК публикует очередной материал из проекта омского писателя Юрия Перминова «Имена, забытые Омском». Жизнь Всеволода Ивановича Вагина — это глубоко интересная страница сибирской истории, поучительная картина жизни русского даровитого человека-самоучки.

В.И. Вагин

Многое, очень многое навсегда исчезнет из истории Отечества, родного края, родного города, если мы перечеркнём или даже, совсем не читая, «перелистнём» страницы судеб писателей, не входящих в «мемориальные списки»…

…Не упомяни мы Всеволода Ивановича Вагина (1823–1900), и едва ли нас упрекнут в отсутствии его имени в нашей рубрике, а в своё время он одинаково хорошо был известен столичным и сибирским издателям, литераторам, критикам, журналистам и знал Сибирь не по рассказам немало повидавших на своём веку людей, а сам в течение службы побывал и пожил в различных её уголках.

Родился Всеволод Иванович в Иркутске, но вскоре его отца перевели в наш город на должность окружного казначея. Жить в военной столице Западной Сибири многочисленной семье было трудно, а продвигаться её главе по служебной лестнице приходилось не менее тяжело: мешало недворянское происхождение. Слава Богу, помощь в воспитании детей оказывала родня.

Как вспоминал Вагин, с пяти лет он жил в Петропавловске у двоюродного брата отца — подполковника Шубина, занимавшего должности командира Петропавловской крепости и окружного начальника, а затем в станице Пресновской.

Первым учителем мальчика стал польский ссыльнокаторжанин Людвиг Осипович Вронский — он занимался со Всеволодом и в Петропавловске, и в Пресновской (так случилось, что учителя отдали в солдаты в линейный батальон, а Шубин почти сразу же отправился в длительную служебную командировку, пристроив Всеволода на жительство в той же станице (крепости) — в дом казачьего офицера Куликова). Правда, вскоре отец забрал сына домой, в Омск, где учёба была продолжена в батальоне кантонистов. Учителем был Яков Филиппович Куртуков, который вёл класс и имел несколько частных учеников, в числе которых был Всеволод Вагин.

Увы, обучение было поверхностным, поскольку учитель не имел возможности уделять им много внимания…

Вид Омска от крепости. 1890-е

Отец мечтал, чтобы его сын стал офицером, и, казалось, судьба, в какой-то мере, благоволила чиновнику, начинавшему свою службу в нашем городе — в школе кантонистов и, понятно, желавшему, чтобы Всеволод получил более серьёзное, чем он сам, образование: именно в то время вышло распоряжение о принятии в Омское казачье училище, позднее преобразованное в кадетский корпус, 60 сыновей офицеров и чиновников.

Иван Якимович рассчитывал, что уж ему-то, хотя и мелкому чиновнику «неблагородных кровей», но капельмейстеру духового оркестра гарнизонного полка, категорического отказа не будет.

Собственно, худо-бедно, поначалу всё к тому и шло: Всеволода уже почти приняли кандидатом, да вот опять же «вмешалось» недворянское происхождение отца, и в зачислении в училище будущему исследователю сибирской истории и литератору было отказано — к большому огорчению всей семьи… Но в итоге Иван Якимович всё-таки сумел устроить сына «пансионером», т. е. приходящим учеником. Но окончить училище не удалось — в ноябре 1836 г. умер глава семьи, и мать решила вернуться на родину — в Забайкалье, в Троицкосавск, где Всеволод окончил уездное училище.

Продолжать образование было негде, да и не на что. Недостаток знаний пришлось возмещать упорным самообразованием. Фактически Вагин учился всю свою жизнь, собирая книги по многим отраслям знаний.

В периодической печати Всеволод Иванович начал публиковаться с 1847 г., длительное время являлся постоянным корреспондентом «Санкт-Петербургских ведомостей», сотрудничал в «Голосе», «Очерках», «Современном слове», «Веке», «Деле». К концу жизни общее число его публикаций приблизилось к цифре 400, а главным трудом Вагина стала двухтомная книга «Исторические сведения о деятельности графа Сперанского в Сибири с 1819 по 1822 г.» (СПб., 1872), посвящённая пребыванию в Сибири этого выдающегося российского государственного деятеля, много сделавшего с точки зрения административных преобразований в регионе в бытность его сибирским генерал-губернатором.

Собрав колоссальный фактический материал, в том числе свидетельства современников, автор поставил первейшей задачей изучить результаты и последствия для региона осуществлённых Михаилом Сперанским реформ. Отметим, что Всеволод Иванович вложил в издание собственные средства, а существенную помощь в завершении книги и её публикации оказал барон Корф, который одновременно содействовал и тому, что труд Вагина вышел из стен типографии Собственной Его Императорского Величества Канцелярии…

Пожалуй, и мы (с оговоркой) согласимся с мнением более чем столетней давности:

«Труд Вагина о Сперанском представляет собою единственно крупное явление в исторической литературе о Сибири и составляет капитальное приобретение исторической науки вообще» (Дубровский К. Один из деятелей старой Сибири // Сибирская газета. 1916. № 29, 6 февраля. С. 2).

Конечно, к настоящему времени — уже не «единственно», и со своей стороны ещё добавим, что в двухтомник вплетён богатый этнографический материал: описан быт, занятия русских первопроходцев, переселенцев, ссыльных, каторжан… К слову, проблемам этнографии посвящены многие статьи и обзоры, и особое место в его творческом наследии занимает «Нынешняя деревенская песня», где Всеволод Иванович предстаёт большим знатоком народного творчества: им было записано и опубликовано 78 песен (лирические, проголосные, страдания, плясовые, хороводные, свадебные), правда, в отличие от своего отца, их собиратель не знал нотной грамоты, а потому мелодии восстановлению не подлежат.

Но гены, в определённом смысле, всё-таки сказались: Вагин постарался донести до читателя «звучащее слово», особенности фонетики, делая различные пометы, как-то: «очень трогательный голос», «поётся протяжно», «медленно, но весело» и т. п.

…С детских лет и до последних дней земного пути Вагин много читал. Феноменальная его память хранила стихи отечественных поэтов, он мог цитировать и прозу целыми страницами. Будучи не только увлечённым читателем, он брался за перо, чтобы записывать собственные стихи, очерки, рассказы (в т. ч. для детей), фельетоны, литературно-критические статьи, вынашивал планы написания романа.

А тема, ставшая для него центральной и во многом определившей место Всеволода Ивановича в истории сибирской печати и общественной мысли, в каком-то смысле имеет отношение и к сегодняшним реалиям. В марте 1861 г. он опубликовал в «Амуре» довольно обширную рецензию на статью Потанина «Заметки о Западной Сибири». В ней Вагин приветствовал обращение молодого автора к «жизненным интересам родины», соглашался с основным тезисом будущего лидера сибирских областников о том, что Сибирь почти ничего не получает от центра. Более того, он приводил дополнительные аргументы, подтверждающие этот тезис, и доказывал с цифрами в руках, что Сибирь уже сейчас даёт средств в общегосударственную казну больше, чем получает из неё. Будущий сторонник областничества утверждал в 1861 г.:

«Если бы в Сибири оставались и обращались на её нужды те суммы, которые ныне уходят из неё в виде разных доходов, то… значительно… увеличились бы и средства к развитию торговли и промышленности и улучшению гражданского быта» (Ъ [Вагин В. И.] Заметки о Западной Сибири, Григория Потанина… // Амур. 1861. № 26, 1 апр.).

Казалось бы, привлекательное умозаключение, но поговорить есть о чём. Правда, при других, не литературных «обстоятельствах», коими обусловлено появление нашей рубрики… Вот и сам Вагин, несмотря на множество написанных им работ по истории, статистике, золотопромышленности, переселенческому делу, 7 мая 1888 г. оставил запись следующего содержания:

«Вчера я написал письмо Венгерову, в котором изложил свою биографию. Это для его словаря. Я не считаю себя заправским литератором, но думаю, что не хуже многих, которые попали в его словарь».

Да и не стал бы известный историк литературы и литературный критик Семён Венгеров обращаться к Вагину за его биографией, если бы он действительно был «хуже многих», причём в словаре последний объявлен «известным сибирским публицистом», а в «творческом багаже» значатся и святочные рассказы «Прогулка» и «Лунный свет», и рассказ «Сибирская старина», и даже «Сказка о чалой корове»…

И список этот (исключительно литературно-художественных произведений) неполный, а в целом (т. е. включая публицистику, критику, исследования…) занимает в словаре восемь страниц, причём не в «столбик».

Мостки для стирки белья на Оми около наплавного моста. 1890-е

В своих воспоминаниях Вагин описывал будни губернских и уездных городов, наполненных повседневными заботами, когда летом «бабы белили холсты… и зеленеющие летом улицы с разостланными на них холстами были гораздо более по сердцу, чем вечно серые и пыльные улицы больших городов», — о летнем Омске 1832 г.; когда в почтовых ведомствах выполняли «неприглядные поручения — распечатывать письма и доносить на тех, которые почему-нибудь заслуживали внимания», за это назначалось «какое-то жалование»; когда военная обстановка производила настолько огромное влияние на умы, что в сознании «надолго оставалась страсть к мундирам, эполетам и другим финтифлюшкам, а также мечты о войнах, победах и тому подобное».

По глубине содержания, широте географического и хронологического охвата, обилию и достоверности фактов мемуаристика Вагина — редкое, а для Сибири XIX в. — уникальное явление. Оставил нам Всеволод Иванович и свои воспоминания о первом омском областном начальнике с правами военного и гражданского губернатора — Семёне Богдановиче Броневском (утверждён в должности 14 июня 1823 г.), который и сам на довольно приличном уровне владел литературным слогом, в чём нетрудно убедиться, обратившись к его «Запискам из моей жизни».

…Выходившая в Томске с 1881-го по 1887 г. первая частная «Сибирская газета» пером поэта и журналиста Константина Дубровского (Каца) совершенно точно подметила, что «нельзя не видеть в Вагине крупной фигуры, сыгравшей далеко не последнюю роль в деле культурного просвещения Сибири» (Дубровский К. Один из деятелей старой Сибири // Сибирская газета. 1916. № 9, 6 февр. С. 2).

На склоне своей жизни Всеволод Иванович напишет грустное, но светлое стихотворение «Старики»:

Вот и опять мы, как в прежние годы,
Старый товарищ, беседу ведём,
И прожитые когда-то невзгоды
Смутным каким-то нам кажутся сном.
<…>
Что же ты, друг, покачал головою?
Что улыбнулись так горько уста?
Молодость нас обманула с тобою…
Совесть зато у обоих чиста.

Бедны мы оба, в потёртой одежде,
Много от нас отшатнулось друзей.
Пусть их! Ведь сердце в нас бьётся, как прежде,
Верой горячей в добро и людей.

Сам Вагин, по воспоминаниям современников, в преклонных годах был чрезвычайно подвижным человеком, интересовавшимся буквально всем: он уже не занимался никакими личными делами, жил «на покое», вёл тихую, строго-правильную жизнь, но бывал повсюду, где пробивалось хоть что-то «живое, общественно-полезное»: на заседаниях, лекциях, концертах, в частных кружках немногочисленной иркутской интеллигенции. Его быстрые, маленькие глаза, глубоко засевшие под густыми нависшими бровями, казалось, не пропускали ничего незамеченным, его спокойный критический ум всегда был настороже, и «часто раздавалось его веское слово, к которому все с почтением прислушивались…»

Факты жизни Вагина не отличаются пестротой, яркостью, разнообразием — они богаты только своим внутренним содержанием, в них всюду сквозит непреклонная энергия, ум, преданный интересам справедливости и просвещения. Одна из его учениц вспоминала:

«Да, Вс. Ив. был счастливым избранником судьбы. Может быть ему одному из тысячи таких же даровитых молодых людей удалось выбиться из глухой тёмной среды, составить себе славное имя, добиться почётного положения в обществе, небольшой материальной обеспеченности на старости лет, ясного, покойного заката и праздника, редко-редко выпадающего на долю русским писателям…» (Ленская К. Всеволод Иванович Вагин // XX иллюстрированное приложение к газете «Сибирская жизнь» (к № 189). 29 августа 1904 г. С. 1).

…Незадолго до своей кончины Вагин наложил 50-летний мораторий на издание всех своих рукописей… Правда, в 1923 г. ящики с документами были вскрыты, поскольку приближалось 25-летие со дня смерти писателя и возникла необходимость в составлении биографического очерка о нём. Но формально завещание не было нарушено, так как ничего тогда из творческого наследия Вагина опубликовано не было. В ящиках лежал его дневник — 100 тетрадей по 6 листов в каждой, всего 1200 листов, т. е. 2412 страниц…

В связи с тем, что описей вложенного в ящики материала не обнаружили, их поручили сделать историку и библиографу Ниту Романову, который впоследствии вспоминал:

«Он [Вагин] писал для себя и для опубликования спустя 50 лет после его смерти и потому, как человек прямого характера, писал правду, не скрашивая мрачного колера нравственных качеств некоторых лиц, стоявших у руля общественной жизни».

Автограф В. И. Вагина. ГБУК ИОГУНБ

Впрочем, «прямой характер» не мешал Всеволоду Ивановичу подписывать свои опубликованные статьи и очерки в основном псевдонимами — Гласный, Знакомый, Случайный зритель, Случайный Наблюдатель, Неизвестный и т. д. Ну да ладно, тем более это не спасало его от «кутузки», допросов, обысков, т. е. власти считали Вагина человеком неблагонадёжным, и, надо признать, они были правы, что явствует из его политического завещания, которое Всеволод Иванович доверил своему дневнику незадолго до смерти:

«Много раз я размышлял о том, как будет должно поступать в таком случае, когда Сибирь отделится от России…»

В том же стихотворении «Старики» Всеволод Иванович, обращаясь к своему неизвестному нам товарищу, вымолвит: «Знали мы оба: как время настанет // Нам от житейских трудов отдохнуть, // Лихом оно стариков не помянет, // Скажет: они пролагали нам путь». И кого это время «подразумевало», говоря «нам»? Вероятно, тех, кто самим себе станет прокладывать путь «штыками и картечью»…

Но едва ли умеренный, каким его считает историческая наука, областник Вагин мог предполагать такое развитие событий, а за два года до его смерти в иркутской газете «Восточное обозрение» (1898. № 46. С. 2) появится статья, где о нём прочувствованно будет сказано:

«Жизнь Всеволода Ивановича Вагина — это глубоко интересная страница сибирской истории, поучительная картина жизни русского даровитого человека-самоучки. Когда мы теперь беседуем с этим почтенным стариком и когда он с живостью обсуждает факты современной политической жизни, когда с глубоким пониманием разбирает наши внутренние дела или даёт оценку журнальным новинкам русской и иностранной литературы, то не знаешь, что поражает сильнее: эта ли обширная эрудиция или та громадная память, которой свободно владеет этот старый и слабый человек. Невольно думается, да где ж он учился, какая среда могла разбудить в нём этот разносторонний интерес, выработать такой верный, критический ум».

Да, самообразование — дело необычайно важное для становления личности, но не будем забывать, что образование «системное» Всеволод Иванович начал получать в Омском казачьем училище… Впрочем, никто и о современниках всего не ведает, и в этом случае на помощь приходит гений: «Над вымыслом слезами обольюсь…»

Многое утрачено, не сохранено, да многое же можно и представить, предположить, «погружаясь» в творческое наследие писателя, который в какой-либо ситуации мог поступить только так, а не иначе…