Спектакль «Кант» Московского академического театра имени Маяковского по пьесе Марюса Ивашкявичуса в постановке Миндаугаса Карбаускиса на V Международном театральном фестивале в Омске летом 2016 г.

Спектакль необычен во всех отношениях. Зрительный зал совмещен с игровым пространством, расположенным в центре и огражденным правильным шестиугольником, в котором находится стол с сидящими за ним действующими лицами. Места для зрителей окружают сцену амфитеатром, как в университетской аудитории. Смело и мудро принимал свои решения сценограф Сергей Бархин, ведь Иммануил Кант был профессором университета в Кёнигсберге, хотя в спектакле он никаких лекций не читает и даже запрещает говорить о философии. Однако философия в спектакле есть. Странно было бы, если бы ее не было в повествовании о выдающемся мыслителе, и наша задача – обнаружить ее.

Всё видимое пространство искусственного зала на 140 зрителей – сиденья, пол, ступени, перегородки между рядами, на которые можно уютно облокотиться, – покрыто красным бархатом, так что сидеть приглашенным даже на ступеньках амфитеатра было достаточно комфортно. Символический смысл красного цвета достаточно многозначен, но в данном случае, судя по содержанию, он свидетельствует о страстной любви Канта к… философии. Сам он женат не был и детей не имел. Шестигранник же (гексагон) в сакральной геометрии есть символ красоты, гармонии, свободы, мира, милости и удовольствия, т.е. вполне доброжелательный знак. Всё это, оказалось, соответствует замыслу режиссера и содержанию спектакля. Сценическое пространство не наполнено отдельной бутафорией, а воссоздано целиком.

За столом в доме Канта (народный артист России Михаил Филиппов) идет неспешная беседа обедающих с ним мужей из городской элиты: проповедник (народный артист РФ Игорь Костолевский), судья (заслуженный артист РФ Александр Андриенко), начальник полиции (Виктор Запорожский) и личный врач Канта (заслуженный артист РФ Юрий Коренев). Должности их, впрочем, почти не имеют значения, т.к. общение между ними носит общечеловеческий характер. Шестой стул остается для приходящих сюда случайных гостей, на него же иногда присаживается слуга Мартин (народный артист РФ Анатолий Лободский). Представлять названных артистов нет необходимости, они известны самым широким кругам зрителей по кинофильмам. Игра артистов выше всех похвал и доставляет истинное эстетическое наслаждение даже независимо от содержания происходящего. В данном же случае удивляет то, что они, все такие разные, существуют в спектакле единым сплоченным организмом, товариществом, не пытаясь привлечь на себя персонального внимания зрителей, никто не дерзает добиваться первенства, не домогается лидерства, как учил своих учеников Иисус Христос. Даже сам Кант не пытается подавить своих собеседников, произвести наибольшее впечатление и говорит, кажется, даже меньше других.

В камзолах и париках 18 века, да еще и при солидных должностях, разговор их неожиданно удивляет своим упрощенным порой до нелепости причудливым характером. В самом деле, что это за вопросы: как засунули пузыри в бутылку пива или кишки в человека? Однако вскоре начинаешь вслушиваться в их беседу и удивляться тонким наблюдениям и оригинальным мыслям собеседников. Абсурд перемешивается серьезными проблемами межгосударственных и национальных особенностей пруссаков, англичан, французов, американцев.

Сама постановка странных вопросов не только забавляет, но и толкает зрителя к размышлению. Все столичные критики на основании того, что Кант запретил говорить за столом «о работе», твердят о том, что спектакль не касается его философии. Это не так. Основной работой Канта является книга «Критика чистого разума», в которой он указывает на ограниченность человеческого разума. Именно это и прослеживается в бесконечных рассуждениях собеседников.

Вот, в частности, разговор по поводу появления во Франции воздушных шаров братьев Монгольфье:

– Человек не должен летать, он не птица.

– Но подпрыгнуть-то он может?

– Да, но насколько высоко?

В самом деле, зачем человеку рваться в космос, что он найдет там и что предложит другим мыслящим существам, если всю свою историю на Земле он только и делает, что истребляет себя в непрекращающихся войнах и разрушает бывшую когда-то прекрасной планету? Кант разоблачает Человека и правильно делает, а заодно критикует и Высший разум, с чем мы, правда, согласиться не решимся.

Спектакль длится три с половиной часа, что по нынешним временам очень долго, но за это время он очаровывает своей откуда-то взявшейся колдовской силой. Он не наскучивает, т.к. темп беседы всё время меняется, от вслушивания в какие-то шорохи на чердаке до взрыва страстей и резких выпадов в адрес оппонента, которые тут же интеллигентно стихают. Напряжение и разрядка – верный признак драматургии, так выглядит диаграмма работы сердца: незначительное отклонение от оси, затем резкий скачок и снова спокойный ритм, а если сплошная линия, то это смерть.

Режиссер погружает зрителя не только по времени в эпоху Канта, но еще и в сферу подсознательного, в сферу странных преданий и суеверий, которых полным-полно и в наше время. Зритель начинает настолько уютно чувствовать себя в зале, что юные зрительницы справа и слева сбрасывают свои новые туфельки, чтобы ничто не отвлекало их от восприятия спектакля. Здесь нет случайных людей, хотя бы уже потому, что стоимость билета в драматическом театре для Омска непривычно высока – три тысячи рублей.
Спектакль не столько о Канте, сколько о человеке вообще, но, тем не менее, образ его представлен, похоже, весьма объективно. Будучи крупнейшим философом, он оставался в быту обычным бюргером, не выше всех других, его окружающих. Приходит юная гостья Фоби Грин (Юлия Соломатина) за автографом на его книгу «Критика чистого разума», и Кант вначале отказывается ее принять, заявляя, что суп к обеду кончился, хотя он оставался еще и назавтра. Шутка это или всерьез, осталось неизвестно. Таким ли был на самом деле Кант или нет, но показан он весьма жизненным и при всей приземленности его он производит впечатление мыслителя своим сократовским видом, интонацией, многозначительными паузами, сдержанными несуетливыми манерами.

Очаровательная гостья непонятной национальности невзначай развлекает мужское общество. Она представляется племянницей какого-то шотландского друга Канта, но потом, когда внезапно исчезла, оставив книгу, выяснилось, что ни друга, ни такой племянницы не существует. Все многочисленные московские критики обращают внимание на то, что Фоби Грин внезапно появляется, задает множество вопросов и внезапно загадочно исчезает. «Кто эта прелестная и таинственная леди, заходившая к Канту?» – задают они вопрос, но лишь одна из них пытается ответить на него. Маргарита Ваняшова («Экран и сцена», №7, 2014) пишет: «Возможно, она – милый демон, или ангел смерти, слетевший к Канту. Диалог Канта с Фоби – диалог с Богом, ибо Бог есть любовь. Фоби исчезла. Смерть поняла, что приходила некстати». Красивая женская фантазия, но не имеющая отношения к Канту.

Готовя материал, я ознакомился со всеми предыдущими рецензиями на этот спектакль, а за два года их не меньше двух десятков, и нет в них других ответов. Достаточно перечислить только название статей московских критиков: «Обед как счастье» Натальи Витвицкой (Vashdosug.ru), «Обед удался» Веры Копыловой (РИА Weekend), «Отобедать по-философски» Елены Смородиновой («Вечерняя Москва»), «Кант приглашает на обед» (телеканал «Дождь»), «Критика чистого разума выбирает между супом и треской» Марины Шимадиной («Известие») и прочие рецензии театральных асов Романа Должанского, Алены Карась, Юлии Чечиковой, Елены Левинской, Дмитрия Быкова, Ирины Алпатовой, Ильдара Сафуанова и других, с их кулинарными пристрастиями.

Беспомощность нынешних критиков явно говорит о пробелах в их образовании. Тайна неразгаданной женщины заключается в том, что, по замыслу автора и режиссера и по моему личному глубокому убеждению, она есть «вещь в себе» – основное понятие в философии Канта. Спектакль полон символов, и это один из них. «Вещь в себе» – это бренд Канта, по нему узнают и запоминают его. «Вещь в себе» появилась на сцене в гостях у Канта, чтобы убедиться (по воле автора и режиссера), узнают ли её. Не узнали, на то она и «вещь в себе», ни собеседники Канта, ни нынешние критики.

Кант утверждал, что наши знания о вещах могут бесконечно расширяться и углубляться, но это нисколько не приблизит нас к познанию «вещей в себе». «Вещь в себе» непознаваема, такой и остается леди Фоби Грин! Неизвестны ни ее национальность, ни ее место жительства, ни род занятий. Видно только, что она молода, как и книга Канта, только что вышедшая тогда из печати. Национальность ее неизвестна, потому что ее нет у «вещи в себе». Она остается тайной, да еще и тайной очаровательной. Очевидно, мыслитель был влюблен в свою философию и в придуманную им «вещь в себе», как скульптор Пигмалион в свою статую. Как удивился бы и обрадовался реальный старик Кант такому толкованию своей «вещи в себе»! Богиня Афродита оживила статую Пигмалиона, автор пьесы Марюс Ивашкявичюс, режиссер Миндагаус Карбаускис и актриса Юлия Соломатина оживили «вещь в себе» Канта в такой неожиданной, метафорической и чувственной форме, что достойно восхищения!

Имени Фоби, кстати, нет среди основных имен ни в Шотландии, ни в Англии. В переводе с греческого фобия означает боязнь, страх, тревогу, а что еще может нести непознаваемая «вещь в себе», хотя в данном случае и обворожительная? Имя Фоби, таким образом, дополнительно свидетельствует в пользу предлагаемой трактовки мною образа Фоби Грин.

Другой персонаж, слуга Иоганн Кауфман (Нияз Гаджиев), представляет обобщенный образ типичного немца – педантичного, усердного, волевого. Не по чину много взявший на себя, он по своей инициативе начинает наводить новый порядок (Ordnung) в доме Канта, так что сам философ вынужден подчиняться ему. Так зарождается фашизм. Он представляет явную антитезу всем остальным добродушным персонажам. Пьеса Марюса Ивашкявичюса содержит больше, чем о ней сказано, но автор и режиссер в интервью не спешат помочь зрителю разъяснить содержание своего произведения и пьесу свою не публикуют.

Великолепен другой слуга, бывший рядовой прусской армии Мартин Лямпе, чем он обязан не только автору, но и исполнителю Анатолию Лобоцкому. Он и выпить не дурак, и приударить за юбкой не упустит возможность, и петуха у монашек утащит, и разговор господ поддержит. Мартин – типичный представитель народа в лучшем его варианте. Приходится только удивляться, что автор литовец, но так талантливо отразил в своем произведении национальный характер немцев в различных его проявлениях.

Лирическую сторону спектакля представляет не только Фоби Грин, но и две сестры милосердия из комитета лютеранок: Анна-Регина (Светлана Немоляева) и Фридерика – Ребекка (Вера Панфилова). Виртуозную отточенную игру показала уникальная Светлана Немоляева, про основной эпизод которой следует сказать особо. Сухую и чопорную монашку, озорства ради, внезапно целует Мартин и тем пробуждает в ней давно угасшее чувство плотской любви, как оказалось, на минуту. Она снимает свой белый накрахмаленный фигурный плат, затем плотно облегающий голову чепец, белые пушистые волосы рассыпаются по ее плечам, она, пританцовывая, совершает оборот и срывает дружные аплодисменты зрителей, узнавших прежнюю Немоляеву. Затем она вновь принимает свой монашеский вид, и мимолетное видение исчезло.

Всё чудно в этом спектакле с нарушением причинно-следственных связей и тонкой дружеской иронией. Монашки оказались в доме Канта, разыскивая украденного петуха, который выдает себя внезапным громким криком, как в Евангелии, когда апостол Петр трижды отрекся от Христа, прежде чем прокричит петух. Настенные часы то останавливаются, то идут сами по себе и вновь останавливаются. Какой-то призрак бродит по дому, не указание ли еще одно на «вещь в себе»?

Никакого видимого изложения философии Канта в спектакле нет, но есть подспудное, художественное ее выражение, в котором трудно отличить серьезное от комического. Вот, например, богослов и проповедник королевского дворца Иоганн Шульц (Костолевский) вбрасывает тему для разговора: «Время вращается, господа, безостановочно, время само за собой не поспевает». Мысль эта не претендует на научность, но она художественно оригинальна, красива и принуждает думать. Время – странная и неразгаданная вещь, и для кого-то оно, может быть, действительно вращается, и пусть себе вращается. Эта мысль нисколько не хуже тех, которые приняты за научные, что еще раз свидетельствует в пользу кантовской критики разума.

Спектакль оставляет замечательное, доброе впечатление, потому что создатели его воплотили в нем важный этический закон – знаменитый «категорический императив Канта» – второй бренд философа, согласно которому, поступай так, как хотел бы, чтобы поступали по отношению к тебе, чтобы это правило стало всеобщим законом. После спектакля выходишь с редким чувством умиротворения, как после молитвы, и немудрено, ведь речь в нем идет на скрытом уровне о Человеке вообще, о соответствии его Высшему разуму, о его возможностях и слабостях. Успехов тебе, Человек.

В последнее время театры чаще стали обращаться к философии Канта, Ницше, Достоевского, но делается это больше из соображения моды, дилетантски, без проникновения в суть учений. Здесь же налицо органическое единство постановщиков с затронутой темой, тонкое и умелое раскрытие её, новая эстетика, оригинальная сценография, уважительное отношение к человеку, как раз, может быть, в силу его ограниченных способностей. Прежним остается лишь высокопрофессиональная игра народных, заслуженных и молодых артистов театра.