В октябре нынешнего года увидела свет книга историка и политика Александра Минжуренко «Командировка во власть».

В книге воспоминаний речь идет в основном о периоде с 1989 года по 2000 год, когда автор был избран народным депутатом СССР, затем стал Полномочным представителем Президента России в Омской области, депутатом Госдумы Первого созыва.

Всё это время автор мемуаров ощущал себя командированным во власть от имени народа, т, е. буквально понимал свое звание «Народного депутата». Командировка затянулась на 11 лет, но во власти насовсем автор не «прижился», осознав — «это не моё». А свое «хождение» во властные сферы он объясняет исключительно революционным моментом в жизни страны, переходом от тоталитарного режима к демократии. В этом коренном преобразовании он и принял активное участие, в принципе не собираясь становиться чиновником.

В первой части книги, на примере биографии автора, предпринята попытка анализа процесса эволюции взглядов обычного советского человека от ортодоксальных до диссидентских и оппозиционных коммунистической власти.

Книга поступила в продажу в сеть «Центр- Книга».

Журналист Леонид Евсеев побеседовал с автором книги.

Александр Васильевич, в своей книге Вы начинаете отсчет «сознательной жизни» со смерти Сталина, то есть, с начала марта 1953 года. Жили Вы в то время в глухомани, в селе Бея, в Хакасии и было Вам в ту пору всего 7 лет. Неужели смерть вождя народов так повлияла на Ваше мировоззрение? Насколько актуальна сегодня проблема «сталинизма»?

— Не смерть вождя повлияла на мировоззрение, а вся окружающая атмосфера поклонения вождю как божеству. Я был как все и вел себя как все вокруг. Обезьянничал бессознательно как все дети в этом возрасте. Для семилетнего ребенка еще рано применять термин «мировоззрение». Просто мне этот момент очень врезался в память и поэтому я с него и начал рассказ. Вот таким образом началась моя «сознательная» жизнь. Что было до этого — не помню.

Ваши предки родом из Смоленской и Курской губерний, в Сибирь пришли относительно поздно, в 1908 году. Они стали настоящими сибиряками, что Вы переняли от них?

— Что-то крестьянское и перенял. Люблю землю, грядки, лошадей, собак и кошек. Люблю свободные не городские просторы. Не люблю суетливости, быстроты принятия решения, хочется быть как дед — обстоятельным, вдумчивым, мудрым. Но ранний переезд в город, конечно, сильно урбанизировал меня и от этих качеств, наверное, осталось не очень много. Кстати, знакомство с деревенскими мудрецами навсегда оставило во мне уважение к природному уму. Простые люди без образования могут, как оказалось, быть настоящими мыслителями и философами. Поэтому у меня нет снобизма и у меня в приоритете не образование и эрудиция, а мозги и жизненный опыт человека. Нет преклонения перед «образованцами» и носителями дипломов. Только встречаю по одежке.

В какой момент у Вас наступило разочарование в коммунистической идеологии? Вы действительно тогда считали, что коммунизм можно «улучшить», идеологию «подправить» и все пойдет замечательно?

— Вот как раз переломного разового «момента» я и не могу вспомнить. Наверное, его не было. Или, можно сказать, он был очень растянутым во времени. Я потому и потратил много страниц попытке проследить свою эволюцию от ординарного советского человека к оппоненту правящей партии. Это были целые длительные этапы: сомнения, разочарования, критики отдельных позиций доктрины, накопления жизненного опыта. Со своей пуповиной я расставался довольно долго. Наверное, дольше всего длилось моё расставание с авторитетом Ленина. Долго он оставался у меня вне критики. Я действительно долго считал, что созданный тоталитарный государственный феодализм — дело рук тех, кто отошел от ленинского учения. К этому толкало и изучение сталинских репрессий: ведь Сталин особо тщательно истреблял верных ленинцев. Так, всё ленинское Политбюро, руководившее революцией, состояло, как выяснилось, из «врагов народа». Поэтому лозунг Горбачева о строительстве социализма с человеческим лицом мне долгое время нравился. Да и мой первый политический лидер академик Сахаров ведь тоже был сторонником теории конвергенции.

Оказывается, Вы с детства мечтали стать дипломатом и поступить не куда — нибудь, а в МГИМО. Почему не поступили?

— Да я узнал, что на Красноярский край ежегодно выделяли квоту из двух человек на поступление в МГИМО (наверное, такие же цифры были и в других регионах). И стало ясно, что на эти два места реальными претендентами могли быть только сынки партийных боссов. Окончательно список утверждал крайком КПСС. Понятно, что при таких условиях у меня не было ни малейших шансов на попадание в число претендентов. Пришлось оставить эту мечту.

Итак, к 16 годам, Вы были начитанный юноша со своим взглядом на жизнь, в это время случилась трагедия в Новочеркасске, в 1962 году была расстреляна демонстрация рабочих. Неужели в то время Вы ничего об этом не слышали? А когда узнали о расстреле? Это что-то добавило к пониманию действительности?

— В нашей семье очень болезненно восприняли то резкое повышение цен на продукты питания. Оно сильно ударило по нам. Наша семья с двумя студентами и до этого жила бедно, а тут мы полностью перешли на маргарин, а мясо стали готовить очень редко. И поэтому я как-то не удивился информации о выступлениях в Новочеркасске. Но каких-то выводов я для себя тогда не сделал. Только возмущался фактом, как и другие.

Вы служили в ракетных войсках. Впервые из Вашей книги я узнал, что мир был в шаге от ядерной войны во время «Пражской весны» 1968 года. Как это произошло?

— Стратегические ракетчики в буквальном смысле не принимали участие в подавлении Пражской весны. Но эти войска были приведены в состояние такой высокой боеготовности, какой не было, ни до, ни после этих событий. Мы стояли на такой опасной черте, что сами уже решили, что война начнется с минуты на минуту. Это была демонстрации силы и решительности. Кремль поставил на кон жизнь на планете Земля только ради сохранения социализма в одной маленькой республике. Наши лидеры и военные отлично знали, что американские спутники «Мидасы» внимательнейшим образом отслеживают ситуацию на ракетных площадках. Эти спутники позволяли тогда определять предметы масштабом в 60 см. И, увидев такую степень готовности, «противник» поверил в возможность ракетного удара: «а черт его знает, на что решатся эти фанатики-коммунисты». Поэтому американцы и не решились войти в Чехословакию на помощь их революции.

В Томском универе Вы слушали лекции историка Израиля Менделевича Разгона, судьбой которого лично занимался Лаврентий Берия. Какое влияние на Вас оказал историк?

— Очень большое. Это был историк № 1 во всей Азиатской части СССР. И мне посчастливилось прикоснуться к настоящему исследователю и творцу больших исторических трудов. А так как он был очень демократичным, то дистанции почти не существовало: я бывал у него дома, пользовался книгами его библиотеки, пил чай (и не только чай). И разговоры были по самому широкому кругу тем и вопросов. Это была крайне полезная для молодого начинающего ученого школа ума.

Судя по книге, Вы все время вели заочный спор с классиками марксизма- ленинизма, особенно с Владимиром Лениным и даже в своей диссертации, посвященной Столыпинской реформе, Вы умудрились осветить тему не «по -марксистки». В своих лекциях перед студентами, перед людьми, будучи лектором общества «Знание», Вы разоблачали ложь официальной историографии. Вы это делали сознательно? А почему тогда вступили в партию?

— Вы знаете, все эти моменты были разрозненными, отдельными частями пазла. И как-то не складывались в одну единую картину. Поэтому и не было до поры каких-либо системных выводов. Можно сказать, что я не был здесь последовательным? Конечно! Какая уж тут последовательность: всё как-то фрагментарно и порой не логично. Где-то я уже вышел за флажки, а где-то плыл по течению. Наверное, подобное было у большинства таких же как я. Поэтому я не очень верю в правдивость некоторых мемуаристов, которые, якобы, чуть ли не с детства взяли единственно правильный верный курс и как торпеды шли по прямой. Я же вот эту непоследовательность и попытался раскрыть и честно рассказать, как всё было на самом деле, насколько это не по прямой линии развивалось. А к вступлению в партию я вообще отнесся как к техническому моменту. Меня просто принудили к этому, и потому это было для меня никакой не проверкой моего отношения к КПСС и к идее коммунизма. Я тогда над этими принципиальными вопросами даже не задумался, это я точно помню. И не волновался ничуть. Я досадовал только на все эти формальные и канцелярские моменты: заполнять какие-то анкеты, писать автобиографию, заявление и т. п., потом идти на партбюро, партсобрание, в партком, в парткомиссию при райкоме и пр. Ужасная трата времени, поэтому пребывание в партии мне сразу именно этим не понравилось.))

Свое политическое кредо вы определили, как социал-демократ. Вы боролись за «демократический социализм». А с чем его «едят»? Почему Вы не стали 100 процентным диссидентом по образу и подобию тех, кого впоследствии высылали за рубеж, или уничтожали в лагерях? Не хватило духу?

— Не-е-ет, «не хватило духу» — так вопрос никогда не стоял. Я всегда поступал согласно своим убеждениям. И бунтовал в меру этих самых убеждений. Других ограничителей у меня не было. Поэтому, не дозрев до откровенного диссидентства, я никак и не мог пуститься в какие-то радикальные действия. Мои поступки и мысли были все же адекватными друг другу и скоординированы между собой. А вот когда я дозрел, то и поступал соответственно, порой довольно смело. И допрыгался до двух смертных приговоров. Вот в то время у меня на это вполне хватило духу.

Как Вы думаете, когда Система «сообразила», что Вы для нее «чужой»?

— Я думаю, что в 1988 году, когда я оказался заводилой в акциях протеста по поводу избрания делегатов партконференции. Пришлось схлестнуться аж с самим секретарем обкома Усимовым. И тогда, наверное, мое имя стало известно в обкоме. И когда в 1989 году меня выдвинули кандидатом в народные депутаты СССР, они уже хорошо знали, кто я такой, и сразу заняли соответствующие агрессивные позиции.

В книге есть интересное фото (192 стр.) Омская делегация на Первом съезде народных депутатов. По политическим взглядам в делегации оказались люди весьма далекие друг от друга. Е. Д. Похитайло (первый секретарь Омского обкома партии) «сверлит» взглядом Ваш затылок. Представляю, что он думал?! Как Вы считаете, съезд выполнил свою миссию, или все утонуло в разговорах?

— Так и то и другое верно. А кто знает, в чем состояла эта «миссия» съезда? Сам Горбачев, автор этой идеи, не знал, что это будет и к чему приведет. По мне так Съезд перевыполнил свои задачи: разбудил страну! Это было покруче «Колокола». (Журнал, который выпускал А. Герцен в Лондоне, прим. авт.) Сколько процентов населения читали этот журнал? Менее одного процента. А съезд смотрели почти все 100%.

Когда съезд скандировал «Родина. Держава. Коммунизм!» и все встали, Вы, академик Сахаров и другие члены Вашей группы остались сидеть. Почему?

— Ну, так к этому времени я уже почти «дозрел» до неприятия таких лозунгов. «Почти» — это правда, т. е. не до конца. И не встали мы больше из-за того, что это был выпад против Сахарова — нашего лидера. И потому встать вместе с другими — это означало присоединиться к нападкам на него. Поэтому конкретные слова этого лозунга не имели почти никакого значения: мог бы быть и другой набор слов, но так как адресатом был наш лидер, мы и не встали в знак солидарности с ним.

Что запомнилось главное в Вашей депутатской деятельности в 90-е годы во время общения с избирателями?

— Запомнилось огромное количество неразрешимых проблем. И свое бессилие. Жилищные вопросы были вопиющие. Люди жили в ужасных условиях, в аварийном жилье, а помочь им немедленно не было никаких возможностей.

Вы бывали за границей, преподавали в Стэнфорде. Поэтому не случайно появилась версия, что Вас завербовало ЦРУ, Вы стали «агентом влияния». Назовите клички, пароли, явки? Чем иностранцы отличаются от нас в главном?

— Мы жили в тоталитарном государстве и были жутко политизированы. Мы все должны были быть ярыми патриотами и активно противостоять силам империализма. И мы не могли себе представить, что, в отличие от нас, подавляющее большинство американцев абсолютно не интересуется политикой.

Мы их считали врагами, а они были в массе своей мирными добрыми обывателями. Мы не знали, что на частных предприятиях нет парткомов и что граждане там совершенно свободны в своих суждениях. Их никто не уволит за их мысли и слова. Они никак не обязаны следовать в фарватере официальной политики. И те историки из Стэнфорда, с которыми я познакомился в 70-е годы в Ленинграде, совсем не были «антисоветчиками». Кстати, один из них рассказывал, что после командировки в СССР к нему подошел «вежливый человек» и попросил ответить на некоторые его вопросы. Это был человек из ЦРУ. Мой друг профессор пришел в ярость, он был оскорблен тем, что его пытаются использовать в качестве шпиона. Профессор послал этого агента, и тот моментально исчез извинившись. Естественно, никаких последствий после этого не последовало. Стэнфорд — это частный вуз и его руководители всегда поддержали бы своего преподавателя, поэтому ЦРУ и не сообщило им о своем конфузе. Ну и, естественно, меня никто вербовать и не пытался. Более того, мы в 70-е годы были еще марксистами-ортодоксами и сами пытались переубедить своих новых друзей. Причем были очень активными и наступательными.

Сейчас это смешно вспоминать. Но скорее это мы пытались «завербовать» американцев и сделать их марксистами.

Во время мятежа осенью 1993 года Вам позвонил Руцкой и объявил, что он — президент России и попросил Вашей поддержки. Вы отказали… Кроме того, что Руцкой Вас обматерил, он пообещал пустить Вас «на распыл». Как Вы полагаете, в случае прихода к власти, Руцкой выполнил бы свою угрозу?

— Ой, боюсь, что да. Сама логика государственного переворота требует проведения террора против своих явных противников. И обязательно надо навести страх на всех остальных целой серией расправ с сопротивляющимися. Тогда новую власть станут бояться и «уважать».

Вас часто упрекают за то, что это именно Вы, как Полномочный представитель Президента в Омской области в августе 1991 г. рекомендовали президенту Б. Н. Ельцину на должность главы администрации Омской области Л. К. Полежаева. Вы не пожалели о своем выборе? Почему Вы написали: «Спасибо за представление Полежаев мне не сказал и даже бутылки не поставил. Не хорошо. Не по-русски. Не обмыли. И банкета по этому поводу потом не было. А может и был, но — без меня».

— Нет, я об этом не жалею. В той ситуации у меня не было большого выбора. И я выбрал опытного управленца, который привык работать постоянно в авральных условиях. Тогда еще не было этого термина «кризисный управляющий», но Полежаев по своему предыдущему опыту был именно из таких управленцев. И за первое десятилетие его правления мне не стыдно. Ну, а потом-то, после первого срока были свободные демократические выборы, и омичи решали эти вопросы голосованием. А насчет того, что «бутылки не поставил» и «не обмыли» — это, конечно, шутка. Но в каждой шутке есть доля правды. Здесь она не очень большая: но я, правда, удивился этому. Думалось, что мы где-то присядем, выпьем, поговорим по душам. Но нет. Это просто говорит о том, что Полежаев в принципе закрытый человек и близко к себе никого не допускает. Ну, так это не секрет: он сам о себе так говорит.

В книге есть еще эпизод, связанный с Полежаевым, когда Вы испытали неловкость. Поделитесь.

— Ой. Стесняюсь. Написал об этом случае в мемуарах, но не хочу это тиражировать. Конфуз — он и есть конфуз, хотя, может быть, смешной и поучительный.

Вы позиционируете себя как демократ. Почему за последние годы это слово в России стало едва ли не ругательным?

— Да ругательным, это да. Но в последние годы ругательным стало слово «либерал», а «демократами» обзывали тогда — в 90-е годы. Народ надеялся на чудо, на то, что демократы «приведут» всех сразу к счастливому будущему. Но — не случилось. И не потому, что демократы обманули народ. Нет, народ сам обманулся. И это, несмотря на то, что мы до хрипоты объясняли, насколько будет сложным период перестройки, какие трудности нам предстоит пережить, говорили о «шоковой терапии», т. е. именно о шоке. Но именно это люди и не слышали. Не хотели слышать. И потому — резкое разочарование в демократах. А вот поддержать демократов — мало кто поддержал. Народ не включился в работу по новому государственному строительству. Не было для этого никакого опыта, отсутствовали структуры гражданского общества. Народ нам не подставил свое плечо, оставшись наблюдателем и «ожидателем» существенного повышения благосостояния. Поэтому демократы у нас были (и их было очень немного), а демократии не получилось. Авангардный отряд прорвался вперед, но подкрепление так и не подошло. А творец истории все-таки народ, Маркс был прав.

Вам удалось поработать и на ниве дипломатии. В 2002 году Вы были назначены Представителем Министерства иностранных дел в Омске и находились в этой должности до февраля 2006 года. В 2006–2011 годах Вы — первый секретарь, позже — советник посольства Российской Федерации в Армении. В связи с этим интересно Ваше мнение о разрешении конфликта в Нагорном Карабахе?

— Получилось то, что и должно было получиться. В 2010 году я готовил записку по запросу нашего МИДа, где содержались предложения о возможном сценарии разрешения конфликта. Я написал, что семь азербайджанских районов, не входящих в состав Нагорного Карабаха, надо вернуть Азербайджану, а по границам НКР разместить российских миротворцев. И про Лачинский коридор, соединяющий НКР с Арменией, написал, предложив те же самые 5 километров ширины. Я, конечно, не настолько нескромен, чтобы считать, что именно мой вариант и был принят. Нет, наверное, похоже думали и другие. Видимо, просто эта мысль витала в воздухе и была реальной для воплощения и логичной. Но такой сценарий не мог быть мирно воплощен из-за неуступчивости сторон. Каждая надеялась на максимум своих успехов. Но нынче пришлось вернуться именно к этому варианту, заплатив за упрямство тысячами жизней молодых парней с обеих сторон.

И двадцатый вопрос. О заключении в книге. «Наш народ еще не готов к демократии». «Мы представляли свое будущее только в очень общих чертах», «… возрос удельный вес стихийности в процессе преобразований», «…наступила неизбежная фаза отката…» и т. д. Вы приходите к выводу, что демократические преобразования, реформы в России возможны только «сверху» по доброй воле руководства, «снизу» такие преобразования невозможны. Этот посыл актуален и по сегодняшний день? А когда наш народ станет готов к демократии?

— Интересно, что в начале своей «командировки» в политику я более всего раздражался на эти слова о том, что «наш народ не готов к демократии». Спорил насчет этого и с Лукьяновым, и с Горбачевым, и с другими. А теперь сам заявляю подобное. Действительно, а откуда бы взялась эта самая подготовка у народа? Он при демократии не жил и до сих пор не знает, что это такое. Совершенно не было опыта в этом. Ведь демократия — это активное поведение большинства, это, действительно, народовластие. Я в это слово верю. Если все люди станут Гражданами, если они будут реально сознавать, что власть — это люди, которых именно они избрали, наняли на работу и платят им зарплату — обстановка изменится радикально. У нас же в сознании людей власть — это начальство, это что-то ниспосланное Господом Богом, которое можно поругивать, но нужно ему непременно подчиняться. Мысль о том, что негодную власть можно не только ругать, но и спокойно и мирно заменить — эта мысль не посещает головы многих наших граждан. А как же тогда сможет восторжествовать демократия, если демос не может и не хочет занять свое историческое место?!

Спасибо за интервью, думаю, читатели почерпнут из книги немало интересного из новейшей истории, в которой Вы были не просто участником.

Леонид Евсеев, журналист