Хотел бы напомнить, что 85 лет назад началась трагедия российского и особенно сибирского крестьянства. Массовое раскулачивание кормильцев земли русской повлекло неисчислимые жертвы и страдания миллионов. Последствия сталинских репрессий до сих пор откликаются живой болью.

Не так давно в селе Максимовка Шербакульского района состоялась презентация передвижной выставки «Забвению не подлежит», которую любезно предоставила Тикунова Зинаида Васильевна, председатель правления Омской региональной общественной организации «Центр развития общественных инициатив». Выставка была приурочена к 85-летию начала Кулайской трагедии, когда более восьми тысяч раскулаченных крестьян были высланы на Кулай (непроходимые болота на северо-востоке Омской области) и почти все погибли от голода и холода. Выставка разместилась в фойе Дома культуры, здесь же был представлен местный материал о максимовцах, разделивших участь ссыльных. Всего из Максимовского сельсовета были раскулачены и высланы в спецпоселения 52 семьи, а в 1937 г. было расстреляно 20 максимовских крестьян.

Память о репрессированных, раскулаченных почтили минутой молчания, были зажжены свечи.

Бывший преподаватель географии, Отличник просвещения СССР Иван Иванович Косов – человек, неравнодушный к судьбе раскулаченных крестьян-земляков. Может быть, потому, что из семьи Косовых в 1930 г. были репрессированы: Косов Андрей Наумович (дед Ивана Ивановича), 43 г. супруга Андрея Наумовича - Дарья Григорьевна, 42 г. их дети: Евдокия, 19 лет, Татьяна, 16 лет, Степан, 14 лет, Михаил, 13 лет, Иван, 12 лет (будущий отец Ивана Ивановича), Тимофей, 3 года. Они выживали в спецпоселении Борисовское на Васюгане, названное так жителями, сосланными из Шербакульского района, к 1938 г. там выжило 130 семей из многих сотен покинувших обжитые места не по своей воле.

Иван Иванович, почему весной 2015 года вы вспомнили вновь о тех, кому выпала нелегкая ноша репрессированных, кто шагнул на Крестьянскую Голгофу?

Об этом просто нельзя забывать. 85 лет назад началось массовое выселение крестьян Прииртышья на Кулай, Васюган, в Нарымский край, наверное, самые страшные места. По сути людей, а это были семьи работящих крестьян, ни за что ни про что изгоняли из родных мест в тайгу и обрекали на смерть. Семья моего деда прошла этот путь с 1930 по 1946 годы.

Как семья ваших предков попала в Сибирь?

С началом Столыпинской земельной реформы безземельные крестьяне были вынуждены переселяться в Сибирь. Так, на территории Борисовской волости в 1908 году возникло село Харитоновка (ныне Одесского района), мой прадед - Косов Наум из с. Уть Гомельской губернии - получил в надел 15,5 десятин земли. Жили, трудились, создавали семьи. Мой дед Андрей участвовал в Первой мировой, вернулся инвалидом. Косовы совместно с родственниками и соседями купили в складчину паровую молотилку, сеялку, двигатель и т.д. Семья была работящей: выращивали пшеницу, рожь, имели 4 коровы, 3 лошади, овец, птицу, но и едоков в семье было 8 человек. Дети помогали старшим.

За что их раскулачили и выслали?

30 января 1930 года Политбюро ЦК ВКП(б) приняло постановление «О мероприятиях по ликвидации кулацких хозяйств в районах сплошной коллективизации». Согласно этому постановлению кулаки были разделены на три категории: первая категория — контрреволюционный актив, организаторы террористических актов и восстаний, вторая категория — остальная часть контрреволюционного актива из наиболее богатых кулаков и полупомещиков, третья категория — остальные кулаки. По меркам того времени семья деда подпадала под третью категорию.

Вначале, в 1927 году, его с супругой и старшей дочерью Евдокией лишили избирательных прав, затем обложили добавочным налогом, потом распродали все имущество под предлогом того, что он не заплатил налог в семфонд. Мне дали перечень имущества из Госархива Омской области, которое пошло с молотка: лошадей – 2, коров – 2, овец -3, сенокосилка – 1, плуг – 1, стол –2, кровать – 2, сундуков - 2, подушек – 8, муки – 6 пудов, мяса – 2 пуда, диван – 1, шкаф – 1, тулуп – 1, табуреток – 4 и т.д. Сельхозтехнику просто отняли еще раньше. Осенью 1930 г. семью выгнали из дома, сердобольные люди пустили перезимовать в землянку. В 1931 г. глава семьи с дочерьми Евдокией и Татьяной уехали на заработки, а бабушку Дарью с четырьмя детьми отправили вверх по Оби в переполненном трюме парохода, откуда людей не выпускали даже для оправки, там же и умирали.

Но государство не было бы самим собой, если бы позволило Андрею Наумовичу с дочерьми зарабатывать на хлеб. Их разыскали и зимой 1931 г. отправили на «болота». Сестры Евдокия и Татьяна, чтобы не погибнуть, вышли замуж и остались в с. Карчаске Томской области, а их отца пешком погнали по зимнику в спецпоселение. По дороге он застудился и в 1932 г. умер. Похоронили в 15 лет и моего дядю – Степана. Мой отец рассказывал, что хоронили его в черной рубашке в горошек, такой ни у кого не было, а на другой день эту рубашку он увидел на одном из своих сверстников. Выходит, с мертвого сняли.

Я слышал, что вы позже побывали в тех местах. Расскажите об этом.

Первый раз я ездил по местам спецпоселений в 1970 году вместе с отцом, когда мне было 18 лет. Тогда о раскулаченных вообще не вспоминали. Отец очень хотел увидеть друзей своего детства, таких же ссыльных, как и он: Кель Федора и Дик Петра. Немцы, равно как и поляки, калмыки, финны, там тоже хлебнули горя. Борисовское спецпоселение было ликвидировано в 1957 году, но когда мы приехали, стояли еще несколько домов. Последние дома разобрали и сплавили по реке в село Средний Васюган, это в 35 километрах от спецпоселения. В 1974 году я вновь побывал в тех краях вместе с братом Николаем. На кладбище спецпоселения уже не было крестов, один бурьян и огромная сосна. Тогда я пообещал, что все равно вернусь, чтобы увековечить память родных.

И когда это время пришло?

В девяностых годах после принятия закона о реабилитации жертв политических репрессий я вплотную занялся реабилитацией родных. Спасибо судье Николаю Аверину, который мне очень помог. Родное государство выплатило за моих репрессированных предков 10 тысяч рублей: 4 тысячи за моральный ущерб и 6 тысяч за имущество. Дед с бабкой так и не дождались реабилитации, умерли.

Давайте вернемся к архивным документам. В карточке деда, лишенного избирательных прав, говорится, что общая сумма доходности его хозяйства на 28 ноября 1930 г. составляла 1571 рубль, плюс имущество: дом, сельскохозяйственная техника, скот, мебель, одежда и пр. – это еще как минимум на 3 тысячи рублей. Итого: 4571 рубль. Пуд ржи (16 кг.) в ценах тех лет стоил 13 рублей, деньгами колхозник мог получить (в хорошем хозяйстве) до 30 рублей на трудодни в месяц. Получается, что дед нажил добра на 12,5 годовых средних зарплат колхозника, пусть та и была нищенской. По нынешним деньгам это сумма, конечно же, в разы более десяти тысяч. Но для меня была важна не имущественная составляющая, а моральная сторона вопроса.

Память страдальцев Кулая сегодня увековечена?

И да, и нет. Когда стали строить дорогу на Крапивинское месторождение, то наткнулись на захоронения репрессированных. По инициативе губернатора Леонида Полежаева в апреле 2002 года на высоком кургане, ведущем на «Кулай», был установлен Поклонный крест, увенчанный металлическим терновым венцом. В 2006 году в Каргасокском районе Тюменской области стартовал проект «Прощение и память», благодаря инициаторам проекта - Валентине Зарубиной, Татьяне Федоровой, Севилле Керенджи – оглы и другим были установлены сорок крестов в местах, где хоронили раскулаченных, вышли книги, посвященные памяти репрессированным. Огромная работа проделана в нашей области редакцией Книги памяти жертв политических репрессий (редактор Мария Сбитнева), недавно вышел из печати пятый, последний том книги «Крестьянская Голгофа», в ней собраны потрясающие свидетельства человеческих судеб.

В 2011 году мне с помощью друзей удалось установить Поклонный крест на месте Борисовского спецпоселения, в котором, словно в издевку, располагался колхоз «Красный хлебороб». Какой хлеб можно было вырастить в тайге?!

Главный ориентир кладбища - громадная сосна, ей, наверное, за 150 лет. Эту сосну я запомнил еще с 1970 года. На более высоком месте среди деревьев между могильными углублениями мы вкопали поминальные памятные кресты с фамилиями семей Матвиец и Косовых, которые навечно остались лежать в горестной земле.

В Томске я встретился с директором музея-тюрьмы НКВД Василием Ханевичем, который показал экспозицию музея. Рядом с тюрьмой находится сквер, где установлены памятные знаки жертвам сталинских репрессий от народов Калмыкии, Эстонии, Польши. Нет нашего знака, в память о крестьянах Омского Прииртышья. Мне очень хочется, чтобы такой знак появился.

Живой свидетель

Если Кулай называли адом, то Нарым – северная часть Томской области был адом вдвойне. По климатическим условиям это место куда суровее Кулая. В Нарым со всего СССР свезли 100 тысяч крестьян. Среди ссыльных была семья Яготиных из деревни Бугаевки Омской области. О тех днях и годах мне рассказала Матрена Николаевна Целищева (Яготина).

- В 1930 году к нашему дому подъехала зерновозка, в которой сидели местные начальники. Один из них сказал: «Мы вас выселяем». Отец схватился за голову, мама заплакала: «За что? Что мы сделали?». Начальник, пряча глаза, ответил: «У вас дом на полах». Мой отец был хорошим плотником и постлал в доме полы, в то время, когда у других полы были земляные. «Сверху» же прислали план по раскулачиванию, а так как в Бугаевке все жили небогато, то на комсомольском собрании решили, что наша семья более других подходит под раскулачивание, а на том собрании была мамина племянница – Вера. Ее предупредили, чтобы она ни в коем случае не рассказывала нам о принятом решении, но Вера все рассказала.

Когда она выходила из нашего дома, ее уже поджидали двое парней-комсомольцев. Один из них набросился на Веру: «Что, рассказала! - закричал он. Мы тебя из комсомола исключим».

Так нас отправили в ссылку. Моим родителям, Анне Кирилловне и Николаю Никаноровичу, было по 28 лет, мне три годика, а сестре Вере – шесть лет. Все, что было в хозяйстве, передали в колхоз «Первая встреча зерносовхоза», так назвали тогда колхоз, образованный в Бугаевке. Другими словами нас ограбило «рабоче-крестьянское государство». В Омске нас погрузили на пароход и целый месяц мы плыли, как оказалось, в Нарымский край. Кое-что я помню сама, многое рассказывала мама. Плавание было ужасным, люди умирали от дизентерии, в одной семье умерли… девять детей, умерших зашивали в дерюгу и бросали за борт. Мама умудрялась находить кипяток и поила нас кипяченой водой, может, это и спасло нас. В нарымской глухой тайге нас оставили то ли жить, то ли умирать. Вы не поверите, но даже участка под посадку картошки не было, вот какая глухая была тайга! Местное население - остяки - выражали свое недовольство, что мы якобы распугали всех зверей. Выживали кто как мог: одни охотились примитивными способами, другие ловили рыбу. Как сейчас вижу: по берегу реки много костров, шалаши и темные фигурки людей. Рыба была крупной, отец поймает, а мы с сестрой быстрее ее в ведро, она вырывается, тоже жить хочет. Через некоторое время мы обзавелись землянкой, в ней была печка, которая спасала от холодов. Помню, на двери болтался большой крючок, однажды я закрыла дверь изнутри, а дело было зимой. Снаружи осталась Вера, она кричит: «Открывай, замерзаю!», а я не могу, крючок застрял. Коек-как открыла. В другой раз я заблудилась, шла по тайге, собирала ягоды и зашла далеко, начинало темнеть, я прилегла на мох и… уснула. Сколько проспала, не помню, проснулась от радостного крика мамы. До сих пор удивляюсь, как мне медведь не встретился, их много по тайге бродило.

Казалось, что из тайги мы век не выберемся, но приехал вербовщик из Кузбасса и предложил отцу поработать на шахте при условии, что вместе с ним поедет и наша семья. Выбора у нас не было, родители решили, что отец поедет в Кузбасс, а мама с нами отправится в Бугаевку. Нас, детей, стало уже трое, в тайге родился наш братик Саша. Так и сделали: отец поехал в Кузбасс, а мама, привязав братика к спине и взяв нас за руки, пошла пешком из Омска в Бугаевку. Я шла и плакала: «Мама, ножки болят». В дороге мы просили милостыню, тем и питались. Кое-как мы дошли до Борисовки, оттуда уже на лошади добрались до деревни. Из отобранного нам ничего не вернули, мама часто на наш дом смотрела и даже ворожила, чтобы его вернули, но не вернули. Там учителя жили, и вся обстановка в доме наша была. Кроме нас другие семьи раскулачили, и отобранные дома приспособили под колхозные нужды один под клуб, другой под молоканку. Нам пришлось строить землянку. Я стала пасти телят, было очень голодно, один раз я упала прямо на поле от недоедания. Колоски собирали, а за нами гонялись контролеры и эти несчастные колоски отбирали.

Отца нашего за то, что семья с ним не приехала, посадили в тюрьму, но скоро выпустили и даже восстановили в правах. Он вернулся в Бугаевку, но ненадолго, началась война, и его отправили в Трудармию, оружие не доверили как бывшему кулаку, а вот его двое братьев погибли на фронте. В шесть лет умер братик Саша, который родился в Нарымской тайге. Отец из Трудармии сбежал, но прожил недолго и умер от рака желудка, мама пережила его на десять лет и умерла. Сказались мытарства. Какая она была замечательная портниха!

О раскулачивании они боялись говорить. Если бы кто-то услышал такие разговоры, то могли донести, а срок получать никому не хотелось.

Я не могу понять до сих пор, за что ограбили моих родителей, за что сослали нас в дальний край, сломав жизнь молодой семье? Какая государству от этого была польза? Неужели ради обычного крестьянского дома с полами и нехитрого скарба надо было все это делать? А таких семей, как наша, были тысячи… Не дай Бог никому пережить такое!

От автора: Сегодня кое-кто не просто хочет забыть о репрессиях, но и даже отрицает их. Не было, и все тут! Но было, было!!! Российское крестьянство пережило такую трагедию, какую в истории трудно найти. Хочется закончить публикацию стихами поэтессы Татьяны Четвериковой из ее цикла о Кулае:

Конечно, лучше просто жить,
Не окликать, не ворошить,
Но средь болот, скорбя,
Когда от боли – не вздохнуть,
На память, как на крестный путь,
Сам обречешь себя.

 Екатерина Кель и Иван Косов у памятного знака спецпоселению «Борисовка» в топях Васюганских болот. 

Целищева (Яготина) Матрена Николаевна родом из Бугаевки вместе с родными была сослана в Нарымский край

Яготин Николай Наканорович из Бугаевки. Был раскулачен только за то, что в доме имелись деревянные полы.

Жертвам сталинских репрессий. Памятный знак полякам в г. Томске

Слова говорят сами за себя

Иногда власти «прозревали»…

Карточка «лишенца». Эта карточка была заведена на деда (по матери) Н.Д. Лыхенко – Смешливого Емельяна Платоновича.

На Томской земле сгинули тысячи крестьян Омского Прииртышья, но памятника им в отличие от поляков, калмыков и эстонцев до сих пор нет.