Спектакль Омского ТЮЗа «Манюня» в постановке Евгении Никитиной по повести Наринэ Абгарян. Художественный руководитель Владимир Золотарь.

«Манюня» была написана в 2010 г., и сразу же началась ее активная раскрутка. Интернет запестрел одними и теми же эпитетами: «непосредственный», «добрый и смешной»; «моему восторгу нет предела», «потряса­ющее произведение»; «светлый, пропитанный солнцем и запахами южного базара рассказ»... Учителя предлагают проводить уроки по литературе на тему «Манюни»...

Начинаю читать повесть, и что же, это совсем какое-то другое произведение, хотя все персонажи те же. Главная героиня Манюня, которую в спектакле играет Ксения Степанова, и её подружка Наринэ (Елена Пылаева) – десятилетние девочки, приносят домой выпавшего из гнезда птенца, но Ба (заслуженные артистки РФ Марина Журило, Лариса Яковлева) с хрустом ­сворачивает ему голову в их присутствии. О ней сообщается также, что она «принадлежала к одной из основных авраамистических религий и считала себя вправе с одинаковым остервенением костерить святых всех религий подряд». Вот так бабушка – «любящая, добрая и отзывчивая»! Невероятно страшна ее халдейская угроза детям: «У вас бы вытекли кишки и всю жизнь мотались между ногами». Уверен, русские дети такой угрозы не слышали.

Еще больше потрясает её внучка Манюня, в свои-то 10 лет отлично усвоившая религиозные взгляды бабушки. Девочки обсуждают вопрос о том, может ли воскреснуть птенец, и Манюня уверенно заявляет: «Ну, ты же слушала, как Ба рассказывала про гойские выкрутасы Иисуса с воскрешением». Невероятно! Самая прекрасная во всех отношениях девочка оскорбляет религиозные чувства православных, разделяя взгляды тех, кто распинал Христа. Она уверенно понимает, кто такие гои и презирает их.

Одиозно характеризует девочек и еще один невероятный эпизод. В отсутствии родителей дети, влезшие на стол, достают с антресоли за одеялами двуствольное охотничье ружье отца Мойши, заряжают его патронами с пулей и ­дважды ­стреляют в сидящего на балконе физрука, читающего газету. Оставим в стороне физическую сторону этого события, что весит ружье килограмма три и его надо прежде с усилием переломить, чтобы вставить патроны. При этом раздастся оглушительный грохот выстрела и настолько сильный удар в плечо при отдаче, что не способна выдержать обычная 9-10-летняя девочка. Автор повести убеждает, что история эта не вымышлена, а имела место на самом деле. Затем дети стреляют в третий раз в мусорное ведро, продырявив его.

Важнее здесь другое, что Манюня в самом деле хотела убить учителя. Увидев, что она промазала, и физрук ушел из-под обстрела, она сказала: «Ни черта мы его не убили! Мы в глубоком унынии поплелись в ванну». Нечто чудовищное! Это чистейшей воды терроризм, совершаемый Манюней, а также Ба и автором произведения, потому что повесть ­автобиографичная. ­Манюню с младенчества воспитывают агрессором, и ей будет легко служить в Израиле, где она может оказаться со временем и где девушки служат в армии. Она может легко сделать карьеру и в России, заменив, например, Васильеву в Министерстве обороны.

Не вся книжка, конечно, вошла в спектакль, и содержание его определяется философией Золотаря. Правильнее будет начать рассказ с его откровений, опубликованных в электронном журнале «Пропись» (http:propis.spb.ru/node/157). Начинаются они с твердого и уверенного заявления: «В детском театре пошлятиной называется элементарное детское проявление». Звучит поистине академически, но как же так, с чего это вдруг элементарные детские проявления стали пошлятиной? От чьего имени он говорит, почему так убежденно, как будто цитирует Устав ­ТЮЗа? К примеру, «элементарно проявляя себя», ребенок говорит: «Мама, я тебя люблю» или «Хочу кушать», по заскорузлой философии Золотаря, это пошлятина. Как можно вообще подходить к детям с такими представлениями о них? По православным канонам дети до семи лет вообще безгрешны и существуют для нашего ­любования и в укор нашей испорченности.

Возможно, режиссер не понимает значение слова «пошлятина», тогда подсказываю, что пошлость – непристойность, вульгарность, скабрезность, безвкусная и безнравственная грубость, низкопробность в духовном и нравственном отношении, а «пошлятина» есть еще нечто худшее. Причем тут дети? Не из числа ли надзирателей исправительных ли колоний прибыл в наш богоспасаемый град Владимир Золотарь? Возникает еще один вопрос: если зрители приходят в детский театр поголовными пошляками, то как воздействует на них художественный руководитель? Воспитывает ли он их или они остаются пожизненными носителями «пошлятины»?

Лишь на эти последние два вопроса он дает совершенно определенный ответ: «А мы их ничему не учим, почему вы решили, что мы их вообще учить должны?!» Обалдеть! Феноменально! Возможно ли это! Вероятно, его самого нигде не учили азам эстетики, иначе бы он знал, что функциями искусства извечно являются воспитательная, познавательная, гедонистическая, социальная, компенсаторная, прогностическая... Для чего же он явился в храм искусства?

Из дальнейших его откровений следует, что признание им априори ничтожным нравственно-эстетический уровень детей и молодежи его нисколько не беспокоит. Он преследует цель лишь обрести собственную популярность самыми примитивными, поистине пошлыми методами, играя на одном поле с презираемыми ими молодыми зрителями, не пытаясь и не имея способности подняться над ними.

В самом деле, цитируем дальше: «А нас разве что не распяли за сцену, когда девочки обсуждают, что дети рождаются от того, что папа с мамой ложатся в ­постель, и папа на маму писает». Супер! Убивает наповал Золотарь. Да, он взял эту версию из одноименной повести, но это его выбор, к нему его никто не принуждал.
Давно известна истина, что в каждом своем произведении художник (режиссер, артист, поэт, хореограф, композитор…), так или иначе, вольно или невольно выражает свои мысли, чувства, идеалы и особенности восприятия мира. Не может быть исключением из этой закономерности и Золотарь. Ему явно импонирует и веселит то, что дети рождаются от того, что «папа на маму писает», как будто это связано с его личным опытом. А ведь, строго говоря, такая технология есть намек если не на извращение, то на похабщину точно.
До сих пор признавалась одна из двух версий появления детей: либо их приносит аист, либо их находят в капусте. Согласимся, обе красивые и поэтические версии, которые достойны отражать рождение ребенка – счастливейшего события в жизни людей. Не то у Золотаря, он предлагает оригинальную мировоззренческую версию, но она настолько скверная, что ему хочется посоветовать пользоваться памперсами. Он оскверняет отношения между мужчинами и женщинами, папами и мамами в глазах детей и очень доволен при этом: «У меня сидит полный зал детей и ржет очень весело». Представьте себе, он заставляет «ржать» детей над темой святой и богоугодной, толкая их на путь опошления известной истины, что дети рождаются от любви.

Про ржущих детей он сказал по случаю того, что «разгневанные родители заявляют: «У меня ребенок испытал шок, а я пытаюсь теперь объяснить ему, что это неправда». Он не чувствует ­детской ­реакции шока от ­такого ­пустяка, что папа писает на маму прямо в ­постели, ­если он может увлеченно даже душить на сцене студента в спектакле «Верёвка». Он настойчиво отстаивает свою пошлость: «Если бы вы слышали, как ваши дети выражаются на самом деле, я убегаю иногда, чтобы не слышать этого ада». Получается, что он уподобляет себя им и даже провоцирует их на подобное поведение, которое раньше наблюдать не приходилось. Золотарь заранее определяет их в ад вместо того, чтобы внести свою лепту в их социализацию, как того требует гражданское чувство и задачи театра.

Дети и молодежь давно уже приучились вести себя в театре благопристойно, и никакого ада там не было до него. Детей, а также и взрослых надо воспитывать, и театр есть самое подходящее место для этого. Золотарь – человек, по существу отрицающий театр, но ему доверено заправлять там. Надо же, он не только признается, что родители «разве что не распяли» его за этот ­спектакль, но еще и бахвалится этим. Детей можно и нужно ­воспитывать, но сам Золотарь ­настолько заматерел в своей пошлости и тщеславии, что его самого, можно с уверенностью сказать, не перевоспитаешь и не переделаешь. Ему невдомёк, например, что есть такой телевизионный конкурс «Синяя птица», где каждый ребенок прекраснее, чем все подобные режиссеры вместе взятые. От них не бежать хочется, как от ада, а бесконечно восхищаться ими, везде существующими, в городах и селах. Бывают они, конечно, и в Омском ТЮЗе, но второй раз они туда не придут, и «описанные» мамы им этого не позволят.

Остается сказать, что в ноябре 2016 г. на портале правительства Омской области появилась информация о том, что спектакль Омского ТЮЗа «Манюня» в постановке Евгении Никитиной номинирован, т.е. отобран на получение Российской национальной театральной премии «Арлекин». Организаторами номинации являются Министерство культуры РФ, Союз театральных деятелей РФ, Правительство СПб и Комитет по культуре СПб.