Главный редактор "Эха Москвы" Алексей Венедиктов ­приехал в Омск на первый медиафорум. Но... сейчас не об этом. С "Бизнес-курсом" он встретился, чтобы поговорить о по-настоящему большой политике.

- Алексей Алексеевич, вы признавались, что элиты используют вашу радиостанцию как ресурс в своей межклановой борьбе. Так?

– Абсолютно. Элиты используют любое репутационное медиа. Надо также понимать, что в любой момент мы можем дать слово конкурентам и оппонентам этих людей. И потому использование нас – дело бессмысленное. Возьмем к примеру историю с «Башнефтью». Если у нас был Михаил Леонтьев, который представлял нам свою позицию, то был и Алексей Улюкаев со своей. В результате слушатели получали разные точки зрения. И причем, надо признать, мы сами не знаем, где правда. Это и есть наша устойчивость. Президент знает, что мы ни за кого не ведем войну. Мы, может быть, идиоты, но не подлецы.

– Арест Улюкаева – тоже следствие клановой борьбы?

– Конечно. Исходя из аппаратного веса Игоря Сечина, я бы ставил на то, что Улюкаев получит восемь лет. Но сейчас вижу, как самого Сечина атакуют с разных позиций, Рамзан Кадыров, например. Конкуренция – это всегда хорошо, я за конкуренцию.

– А вы считаете, она есть в российской политике?

– Ну, конечно, по «Башнефти» шла конкуренция. Сейчас будет приватизация, она неизбежна. И пусть не Сечин, но его дети потом будут биться на равных вокруг своих пакетов. В свое время я приехал в Ленинград к Дмитрию Сергеевичу Лихачеву и пожаловался ему, что никак не могу купить собрание сочинений Вальтера Скотта, потому что партийные бонзы разбирают их по талонам. Он сказал: «Ничего, они умрут, а их дети, которые не будут читать, вам все продадут»...Так будет и с «Роснефтью». Сейчас идет продолжение той приватизации, которая началась в 90-х, и в этом вопросе никогда не будет никакой справедливости. Но потом рынок все отрегулирует: дети топ-менеджеров все будут проматывать, продавать. Собственность во втором поколении будет переходить в руки людей, которые будут ею интересоваться. Это и будет основой России.

– Вы считаете, что мы сейчас идем к революции?

– Я считаю, она продолжается. Мы сейчас находимся в состоянии термидорианского переворота, то есть, реставрации. Вот Наполеон одновременно был продолжателем дела революции и ее могильщиком. Может быть, это не совсем правильное сравнение, но Путин – он не Робеспьер, он Наполеон в этом смысле. Но при этом Путин и Кромвель – дети революции и одновременно ее губители, чуть было не восстановившие монархию. Наполеон, Кромвель, Путин встали во главе государства и постепенно стали монархами. Или хотели ими стать. Но с теми двумя все уже закончено, а мы еще в процессе.

– Сейчас Путин ставит в регионы молодых губернаторов. Говорит ли это о том, что линия власти будет меняться, и у государства появятся ­новые приоритеты?

– Похоже, что да. Если посмотреть на новые назначения Путина, то теперь эти люди не его «братья», как я говорил раньше, а его племянники, на поколение младше. Мы видим назначения министров – например, 36-летний Максим Орешкин. Мы видим назначения командующих округами молодых военных: 45-летнего заместителя директора ФСБ... Это люди, которые не несут родовые пятна советской бюрократии. Сейчас будут опираться на них, а вот каким будет пируэт после выборов, мы еще посмотрим, потому что выборы – это повод быстро сменить часть элиты.

- В правительстве больше востребованы формалисты, такие чиновники до мозга костей или идет какая-то новая тенденция?

- Возьмем два последних назначения — госпожа Васильева и господин Орешкин. Если Васильева мракобес и реакционер, человек из 19 века, то Орешкин — модернист, финансист, человек 21 века. Путин старается соблюдать баланс.

- Вы дружите с мэром Екатеринбурга, Евгением Ройзманом. Это довольно неоднозначная фигура в российской политике: он позволяет себе очень смелые высказывания, выходит на оппозиционные митинги. Ройзман — это такое лицо российской демократии и свободы, как считаете?

- Для чего нужен Ройзман? Да он просто такой. Да, он шериф, это правда. Это человек с лассо, двумя пистолетами, работающий, как шериф. Вообще, дружу с разными людьми и все они неоднозначны. А вот с однозначными дружить не могу, они мне не интересны. Женя Ройзман пришел в политику не случайно, за него отдали голоса не Путин с Володиным, а 36% екатеринбуржцев. Значит есть запрос на шерифа.

– Возобновились разговоры о децентрализации власти. Наш город является заложником централизации, потому что все наши налоги уходят в Питер и Москву, у города очень маленький бюджет, и мы действительно живем в режиме выживания. Говорят, что в начале нулевых, наоборот, регионы были сильными, а Москва слабой, и именно Путин перетянул финансы и власть в столицу.

– Команда Путина на самом деле не является сторонником федерации. Насколько я понимаю, он – приверженец унитарного государства, он считает его более эффективным. К тому же Путин пришел на волне чеченской войны, он очень опасался сепаратизма.

– Вы были одним из немногих людей, кто видел Бориса Немцова за несколько часов до убийства и давали показания на допросе по этому делу. Как считаете, кто был заказчиком?

– Думаю, окружение Кадырова.

- Кадыров приближен к Путину?

- Да, он приближен к Путину. И источник власти Кадырова не чеченский народ, а Путин.

– Кадыров шел к этому целенаправленно?

– Да, конечно. Его сначала вели соратники отца, а потом он сам заматерел и вырос в этакого волка. Кадыров для Путина – это цена мира на Северном Кавказе.

– Сейчас мы наблюдаем, как стремительно меняется мир: глобализация, цифровая экономика, стирание гендерных различий. В России по-прежнему твердят мантру о том, что у нас свой путь. А вы как считаете?

– У России есть свои особенности , но в принципе, мы отвечаем европейскому тренду.

– Вы считаете себя консерватором?

– Я реакционер. И я хотел бы, чтобы во главе России стоял президент Рональд Рейган. Расцвет экономики США и, ­значит, ее мощи пришелся на ­период его правления. Он заложил основы рывка, точно так же Маргарет Тетчер заложила основы рывка Великобритании. До ее правления Великобритания была задворками Европы. А теперь это ведущая страна Европы. Она не смотрела на социальные протесты, вела свою линию. Ее правительство понимало, что они делают это не для себя, а для следующего поколения. В России чрезвычайно не хватает Рейгана и Тетчер. Ну как можно руководить страной, в которой экономическая программа обсуждается уже два года? Мир меняется, экономика становится цифровой. А мы все обсуждаем стратегию 2005 года.

– А вы считаете, отсутствие стратегии – это проблема современной России, или так было всегда? Может, это заложено в нашем менталитете?

– Мы видим, что если бы Путин и его команда были не консерваторами, а реакционерами, то мы двигались бы куда быстрее. Да, Рейган и Тетчер тоже взывали к духовным ценностям, религии, но при этом экономическая и силовая политика были адекватными. А у нас, мол, давайте мы будем опираться на духовные ценности, а духовные ценности не имеют отношения к экономике. А они имеют отношение к экономике, да еще какое.

– И как экономика связана с духовными ценностями?

– Обратите внимание, в основе США и Великобритании протестантизм. А протестантские взгляды – это прежде всего труд. Труд сам по себе, а не доход. Ну давайте это насаждать, а не стояние со свечками. И эти разговоры про историю... Послушайте, ребята, ну нельзя жить с постоянным выворотом шеи назад.

– Путин сейчас много говорит о цифровой экономике, правительство РФ намерено развивать свою криптовалюту на государственном уровне. Это долгожданный взгляд «вперед» или шанс уязвить кредитно-денежную систему враждебных штатов, для которой цифровая экономика представляет потенциальную опасность?

– Доля России в мировой экономике – всего лишь 2%. Вот если на криптовалюту перейдет Евросоюз, то это будет удар по экономике США. Экономика России не является конкурентной для Америки. И мы никогда не будем массово покупать биткоины. Думаете, зачем эти новые законы, подписанные президентом Путиным: запрет анонимности и так ­далее? Получается, он делает шаг вперед и два назад.

– Для вас политический процесс в России – это театрализованное шоу, в котором все роли уже заранее распределены, или вы все-таки ждете неожиданностей?

– Это обычный политический процесс, и я, как наблюдатель, понимаю, что в нем присутствует огромный элемент неожиданности. Я взаимодействую с «акторами», подчеркну именно «акторами», а не актерами, ведь они лишь участники. Поэтому тот, кто считает, что политика в России – это театральное шоу, ничего на самом деле не понимает.

– Вы успешно развиваете свое издание «Дилетант». Как вам удается поддерживать интерес аудитории к бумажному формату?

– Я издатель, а не главный редактор «Дилетанта», поэтому я могу говорить об этом как о бизнесе. Вот вам пример: появился «Убер», и все пересели на него – это ведь не такси исчезли. А если появятся беспилотники, то мы откажемся от «Убера». С бумагой точно так же – она не ушла, изменилось потребление. У нас растут тиражи. При этом вы найдете на страницах «Дилетанта» лишь один рекламный разворот, мы сделали ставку именно на продажи. В этом году я за счет продаж окупил 78% вложенных денег. Сейчас рекламодатели начинают нами активно интересоваться, звонят. А меня жаба душит – не хочу страницы отдавать. Я могу самонадеянно сравнить себя с Washington Post. Безос пришел в старую, вонючую, затухающую газету. Что он там сделал, не знаю, но у них растет бумажная подписка. Безос вкладывает миллионы долларов, а я пока что вкладываю миллионы нервных клеток. Конечно, бумага будет затухать, если над ней не работать.

Текст: Ирина Буркина Фото: Виктория Давыдюк