Кандидат исторических наук

Александр Минжуренко: «Дивизия отказалась наступать, потому что на захваченных позициях врага ночевать негде».

30 июня 2022 — 22:30

К 100-летию событий 1917 года колумнистом БК55 историком А. В. Минжуренко был подготовлен цикл статей, из которых и сложилась книга о революции. В 105-ую годовщину этого исторического перелома читателям предлагаются главы из этой книги.

В предыдущих разделах речь шла о Февральской революции и об установлении в России самой демократической республики в мире. Самой злободневной проблемой был вопрос о войне: продолжать ее до победного конца или прекратить. Временное правительство уверяло солдат, что война теперь ведется с целью защиты революционных завоеваний от посягательств реакционной германской военщины. Да и приз в результате победы доставался бы России очень соблазнительный. Трудно было от него отказаться.

«Наступление Керенского»

Революционные события в России привели к затишью на фронте. Однако Первая мировая война продолжалась, и она диктовала свои правила. Страны Антанты, включая Россию, обоснованно рассчитывали на победу, и в случае ее достижения победителей ждали солидные трофеи.

Для России — это пресловутые проливы Босфор и Дарданеллы и — самое знаменательное — турецкий город Стамбул, который русские называли не иначе как Константинополь или — в мечтаемом будущем — Царьград.

В наступление

Россия, крупнейшая православная держава, считала себя наследницей Византии, т. е. Второго Рима, а потому всерьез претендовала на то, чтобы «освободить» Константинополь от «басурман» и сделать вожделенный Царьград русским городом. Это было бы, по мнению РПЦ и многих других влиятельных сил в обществе и во власти, восстановлением исторической справедливости. Ведь турки-османы, насильственно захватившие в 1453 году столицу Восточной Римской империи, оплот всего православного мира, были захватчиками и потому, по мнению русских, никаких прав на этот город не имели.

Мечты об «освобождении» Константинополя и «возвращении» ему прежнего статуса всемирного центра православия будоражили умы русских патриотов в течение нескольких веков. Многие русские писатели и поэты воспевали долгожданное будущее событие — «обретение Царьграда». Отметился на этом поприще и Ф. М. Достоевский, доказывая наличие «нравственного права» у России требовать себе Константинополь, ибо тогда она якобы явственно и окончательно обозначит свою «сущность» — законной покровительницы и предводительницы всех православных народов: славян и греков.

И один из классиков марксизма Ф. Энгельс также высказывался на эту тему:

«Царьград в качестве третьей российской столицы, наряду с Москвой и Петербургом, — это означало бы, однако, не только моральное господство над восточно-христианским миром, но было бы также решительным шагом к господству над Европой».

Да, заполучение выхода в Средиземное море было очень важно для экономики России. Страна в таком случае уходила от угрозы морской блокады в случае войны и получала доступ к океану. Однако эти сугубо материалистические соображения как-то не очень волновали солдат.

Поэтому для них и придумали идеалистическую версию смысла войны: возвращение былинного Царьграда.

В штыковую

Эта идея восстановления поруганного иноверцами центра православия на самом деле разделялась поначалу многими русскими солдатами. (Более тысячи лет Софийский собор в Константинополе оставался самым большим храмом в христианском мире, а турки сбили с него крест и превратили собор в мечеть).

Мечта о воздвижении на Софийском соборе снова христианского креста стала идеологической базой для верующих русских воинов и, как сейчас говорят, сильно мотивировала их. Особенно эта идея вдохновляла солдат в первые два года войны. Но потом как-то это вдохновение стало покидать военнослужащих. Потери в войне и тяготы окопного быта постепенно выветривали из воюющих третий год крестьян идеалистические представления. Всё больше думалось о земном: об оставленной на родине семье, о запущенном без мужского работника хозяйстве. Крест над Святой Софией уже не так грел душу русского солдата.

А после Февральской революции, когда вокруг заговорили о радикальном решении аграрного вопроса, у крестьян в солдатских шинелях затеплилась надежда на безвозмездное получение помещичьей земли. Отсюда, у солдат резко возросла тяга к возвращению домой: а вдруг там при разделе дворянских угодий его семью в отсутствии главы обделят.

Но военные и члены Временного правительства России всё ещё надеялись на то, что солдаты и к лету 1917 года сохранили ту самую мощную инерцию порыва к исполнению «святой миссии», которой они были движимы в августе 1914-го. Считалось, что удачная наступательная кампания взбодрит русское воинство, «закисшее в окопах», и существенно поднимет победоносные настроения на фронте и в тылу. Да и союзники поторапливали, предлагая России закончить поскорее свои «революционные каникулы».

К тому же шансы на окончательную победу резко возросли за счет вступления в войну Соединенных Штатов Америки.

Америка не воевала в 1914–1916 годах. Но потом, когда на английском пароходе «Лузитания», потопленном немецкими подводными лодками, погибла сотня американцев, а затем, когда в феврале–марте 1917 года немцы потопили еще несколько американских кораблей, антигерманские настроения в США стали крепнуть. Но окончательно подтолкнула Вашингтон к вступлению в войну т. н. «телеграмма Циммермана». Министр иностранных дел Артур Циммерман в январе 1917 года отправил шифровкой телеграмму немецкому послу в Вашингтоне Генриху Бернсторфу, в которой излагал план вовлечения в войну Мексики на стороне Германии. В случае победы германского блока Мексике было обещано Берлином возвращение ранее аннексированных у нее Соединенными Штатами южных штатов: Техаса, Нью-Мексико и Аризоны. Телеграмма была перехвачена и расшифрована английской разведкой. Ее затем любезно передали колеблющемуся президенту США Вильсону.

И 6 апреля 1917 года США объявили войну Германии.

Теперь судьба Четверного союза была решена. И России нужно было торопиться внести свой вклад в победу над противником, чтобы при разделе пирога получить свою вожделенную долю. Наступление на русском фронте готовилось еще на май месяц, но из-за революционных брожений в войсках было отложено. Как утверждают специалисты, планы наступления были сверстаны военными штабами блестяще. На всех главных направлениях были сосредоточены войска, значительно превосходящие по численности войска противника. Большое, тройное преимущество было достигнуто в артиллерии. Снарядов и патронов было приготовлено в достаточном количестве. Всё предвещало большой успех.

Вернее — не всё. Тревогу вызывало только моральное состояние частей, где активно распространялись большевистские газеты с призывами «повернуть штыки» против своих отечественных «угнетателей». Эта партия все более усердно призывала «превратить войну империалистическую в войну гражданскую». «Демократизация армии» привела к тому, что солдатские комитеты вмешивались уже в оперативные решения командования и дело доходило до того, что вопрос о том: «наступать или не наступать» нередко обсуждался и решался на митингах.

Военный министр Керенский с солдатами

Наступление было задумано как большое и стратегическое, в нем принимали участие все русские фронты. Но основной удар должен был нанести Юго-Западный фронт. Им командовал вначале генерал А. Гутор, затем генерал Л. Корнилов. Верховным Главнокомандующим был назначен генерал Брусилов. Очень важен был успех наступления для военного министра Временного правительства А. Керенского: это сильно бы упрочило его положение во власти.

18 июня XI и VII армии пошли в наступление в общем направлении на Львов. В первые два дня наступление развивалось успешно: наступающие прорвали три линии вражеских окопов. И Керенский в своей телеграмме правительству уже поторопился пафосно сообщить:

«Сегодня великое торжество революции, Русская революционная армия с огромным воодушевлением перешла в наступление».

Но рано он торжествовал. Первые прорывные ударные части понесли большие потери, а заменить их оказалось некем. Разложившиеся полки и дивизии митинговали и отказывались идти в наступление. Поводы для отказа придумывались крайне несерьезные. Например, одна дивизия отказалась выступить вперед, потому что «своя артиллерия так хорошо поработала, что на захваченных позициях противника ночевать негде». Это было бы смешно, когда бы не было так грустно. Прекрасная артподготовка своих же войск стала вдруг причиной отказа выступать: солдаты предпочли оставаться на обжитых за много месяцев стояния квартирах в относительном привычном комфорте, чем выдвигаться на необустроенные разбомбленные позиции.

В итоге, несмотря на значительное преимущество в живой силе и технике, XI и VII армии уже 20 июня остановились.

Разложившиеся части и соединения отказались идти дальше.

Задержание дезертира

Большого успеха добились вначале и войска VIII армии под командованием Л. Корнилова. Они прорвали фронт противника и взяли в плен 7 тысяч солдат и захватили 48 орудий. Развивая успех, соединения армии взяли города Станислав, Галич и Калуш. Но затем и здесь произошло тоже самое, что и на других участках: митингующие солдаты отказались выступать на фронт на смену поредевшим полкам ударников.

1-2 июля пришлось всё наступление остановить. Оно катастрофически провалилось. Солдат уже нельзя было вдохновить символами типа восстановления креста на Святой Софии.

А затем последовал контрудар противника. К этому времени лучшие надежные подразделения были почти истреблены, а разложившиеся части не смогли держать даже оборону и обратились в паническое бегство. Так, например, две стрелковые дивизии: 126-я и 2-я финляндская оставили позиции и бежали от атаки трех немецких рот. Резко выросло дезертирство. Только за одну ночь батальон ударников в тылу XI армии задержал 12 000 дезертиров.

Полный провал июньского наступления давал богатую пищу для размышлений и политических выводов. И кажется, наибольшую пользу из этого анализа извлек только вождь большевиков Ленин. Его антивоенная пропаганда уже принесла ему большой успех: всё больше солдат высказывалось в поддержку его лозунгов. А победа революции в воюющей стране, как показал Февраль, обеспечивается позицией, настроениями и поведением солдатской массы. Продолжая призывать к «пролетарской» революции, Ленин на самом деле теперь рассчитывал в основном на крестьянскую в большинстве армию.

Он не был догматиком. Он был готов погрешить в части верности положениям ортодоксального марксизма, но зато добиться реального политического успеха.